Через пять минут мы заехали в глубокую долину. Машины конвоя появлялись на вершине холма одна за другой, включая машину Эйса.
АШ: Должна сказать, я впечатлена.
Роб: Чем же?
АШ: Тем, как ты повёл себя с Эйсом. Казалось бы, человек, разведённый четыре раза, не самый лучший дипломат.
Роб: Развод — это и есть дипломатия.
АШ: Что ж, не поспоришь. Эйс, кажется, сказал, что автостопщик заставил его себя подобрать. Это правда?
Роб: Угу, он всегда оказывается на заднем сиденье, и ты всегда вспоминаешь, как его подобрал.
АШ: С точки зрения науки это… абсолютно невозможно.
Роб: Привыкай.
Следующие несколько часов прошли в тишине — я набирала заметки, а Роб то и дело вписывался в редкие повороты.
То, что рассказал Эйс, всерьёз меня обеспокоило, потому что его версия событий несколько пошатнула мою любимую теорию о том, что игра в лево-право — фикция, подстроенная Робом Гатхардом. Да, автостопщик мог быть актёром, но, закончи он пусть даже самую престижную театральную академию, это не наделило бы его способностью управлять чужим сознанием. Эйс, в свою очередь, тоже мог быть актёром, или просто психически нездоровым человеком, но это уже походило на чрезмерную рационализацию.
На момент написания этих строк я не знаю, какой теории придерживаться, и продолжу думать на этот счёт, пока не приду к логичному умозаключению.
Впереди стали виднеться одинокие деревья — высокие и толстые сосны. Постепенно их становилось всё больше. Плавно и почти незаметно ландшафт сменился, и теперь дорогу с обеих сторон обрамлял непроходимый лес. Записав всё более-менее важное, я откинулась на спинку кресла и стала наблюдать за пролетающей мимо чащей. Вдыхая аромат хвои в лёгкой тени лесного полога, я в кои-то веки ощутила умиротворение.
Для того, чтобы это изменить, хватило лишь четырёх слов.
Они исходили не от Роба — он молчал, как и раньше — и не от кого-либо из команды. Слова были написаны на безупречно белой стеле золотистой прописью. Уже издалека, когда буквы ещё не успели приобрести ясных очертаний, я знала, во что они сложатся. Это были слова, которые я надеялась никогда не увидеть. Слова, от одной мысли о которых предыдущей ночью меня то и дело бросало в дрожь.
“Добро пожаловать в Джубилейшен”.
Как оказалось, в моей голове ещё было место для опасений.
Роб: Паромщик — всем машинам. Впереди мелкий городок. Здесь нет особых правил. Просто не останавливайтесь, и всё будет в порядке.
Роб вставил рацию обратно в ресивер, и у меня внутри всё сжалось.
АШ: Имя “Чак Гринвальд” тебе о чём-то говорит?
Роб: Примерно о том же, о чём и “Джон Доу”, а что?[2]
АШ: Это местный радиоведущий.
Роб: В Джубилейшен? Откуда ты это знаешь?
АШ: Вчера ночью я слушала его эфир. Что тебе известно об этом месте?
Роб: Да, вроде, хороший городишко. Его жителям нет до меня особого дела, так что я просто проезжаю мимо.
АШ: Видел там что-то… из ряда вон?
Роб: Ну да, всякие мелкие странности. Но я предпочитаю смотреть на дорогу.
Деревья расступились, и открылся вид на до боли образцовый американский городок, как будто сошедший с разворота открытки.
Мы прибыли в Джубилейшен.
Городок был прекрасен, и это трудно отрицать. Нас встретил ряд ярко выкрашенных магазинчиков, проходящих вдоль длинной широкой улицы. В дальнем её конце гордо возвышался богато украшенный фасад серого здания мэрии. На тротуарах не было ни единой соринки, на витринах магазинов — ни пятнышка.
Джубилейшен был чист, безмятежен… и безлюден.
АШ: А где все?
Роб: Не знаю, обычно здесь хватает прохожих. Может, какой-нибудь матч дома смотрят.
Направо, затем налево. С поворотами ничего не меняется: перед нами был всё тот же милый городок с многочисленными зелёными насаждениями и без единой живой души. Кафешки пустовали, открытые бассейны — тоже. Мы даже видели школу. С её окон нам жизнерадостно улыбались нарисованные человечки, но при этом сам здание было закрыто — в будний-то день!
Вранглер завернул на первую жилую улочку, которую мы встретили. На табличке было написано: “Платановая улица”. Вместо привлекательных магазинчиков вдоль дороги простирались роскошные дома — совершенно одинаковые: белые стены, просторные террасы, свежие зелёные газоны, подстриженные под одну длину. Улица была длиной около мили и являла собой коридор из неотличимых домов. Но самую странную деталь озвучил Роб:
Роб: Кажется, теперь мы знаем, куда все подевались.
На газоне перед каждым домом стояло по обеденному столу, и за каждым из них сидела семья из четырёх человек: муж, жена, сын и дочь. И все они ели. К примеру, семья слева от нас обедала свиными отбивными, закусывая их салатом и запивая апельсиновым соком. Другая семейка по левую сторону поедала мясной рулет и широко улыбалась.
Визуально на улице было не меньше восьмисот человек, разбившихся по четверо, и все они что-то ели.
На нас никто не обратил внимания.
Роб: Паромщик — всем машинам. Похоже, городской праздник в самом разгаре. Давайте не будем беспокоить этих людей и мирно проедем мимо.
Стараясь издавать как можно меньше шума, Роб легонько надавил на педаль газа, и джип медленно поехал вперёд. Чем больше семей мы проезжали, тем очевиднее становились их общие черты. Все одеты с иголочки. Везде один и тот же состав: муж, жена, сын, дочь. И хотя рацион на столах немного различался, для всех было неизменно одно: наигранное, почти зловещее счастье.
Аполлон: Типичная американская глубинка, а, ребят? Ха-ха-ха...
Остроты Аполлона мало помогали. Мне стало дурно, как будто меня поймали в ловушку, и я вжалась в угол, как загнанный зверь, окружённый тем, что он не в силах понять. Может, это было лишь моё воображение, но, чем дальше мы заезжали, тем счастливее становились люди за окном.
Мы успешно проехали более половины улицы, приближаясь к резкому повороту налево, за которым должна была быть граница Джубилейшен. Напротив примыкала Кленовая улица. Когда мы выехали на перекрёсток, я взглянула на неё, чтобы посмотреть, похожа ли она на нашу.
Увиденное мне совсем не понравилось.
Дома там были такими же роскошными, с безупречно белыми стенами, но кое-что отличалось. Не было столов на лужайках и семей, мирно за ними обедающих. Окна многих домов были разбиты. Машины брошены посреди улицы — одна влетела прямо в террасу. На каждой двери красной краской был намалёван крест, и перед каждым домом на свежескошенном газоне лежала небольшая кучка одежды. В конце улицы возвышалась целая гора разнообразной мужской, женской, детской обуви… похоже, бесхозной.
Роб: Отлично едем, народ. Сваливаем отсюда.
Мы доехали до конца улицы, и я вздохнула с облегчением, распрощавшись с Джубилейшен. Когда мы поворачивали за угол, я проводила его неприязненным взглядом в боковое зеркало. И тут же пожалела об этом, поскольку за долю секунды до того, как городок скрылся из вида, мой взгляд упал на более восьмисот жителей Платоновой улицы.
Они больше не улыбались. И все как один смотрели прямо на нас.
Я радостно приняла объятия леса. Постоянство природы было желанным контрастом после засахаренной лжецивилизованности Джубилейшен.
Аполлон: Именно поэтому мне больше по душе большие города.
Бонни: А мне понравилось. Чем-то похоже на Винтери-Бэй, не так ли?
Клайд: Что-то не припомню.
Бонни: А… может, я путаю с Шелберн-Фоллз.
Клайд: Да, немного похоже на Шелберн-Фоллз.
Роб: Не засоряйте эфир.
Мы быстро проскочили следующий участок дороги и повернули направо, и чем дальше мы отъезжали от злосчастного городка, тем легче было на душе.
