Но менять что-то было уже поздно. Все как в ремесле писателя, вначале ты пишешь повесть своей жизни, уверенно чувствуя себя властителем судьбы, но следом быстро понимаешь, что скорее судьба ведет тебя теми тропами, которые были тебе предначертаны, а твой удел, лишь следовать им. А все что в твоих силах, так это держать свет в руках, чтобы не упасть, плутая в потемках жизни.
Прощание было тяжелым, слезы родителей, объятия, и снова слезы. Тщетно пытаясь их утешить и успокоить, она как никогда соглашалась со всеми наказами: и одеваться теплее, и хорошо питаться, и быть осторожной, не забывать молиться и еще много-много других. Но час расставания настал. И со словами «долгие проводы, лишние слезы» они простились.
Решено было ехать на перекладных, так что до станции она отправилась одна. И когда багаж был погружен, а лошади тронулись Анна, наконец, дала волю чувствам и горько заплакала.
Всю долгую изнурительную дорогу Анна перебирала в памяти свою жизнь, а в особенности день отъезда. И милый дом и пес на крылечке, и глупые куры, не замечающие ничего вокруг, и мать с отцом стоящие у калитки, смотрящие на ее удаляющуюся фигуру, когда поднявшись на горку, она обернулась им в след. Слезы матери, и растерянность отца, горечь расставания с детством и запах сирени, скрип ржавого флюгера и лай собак, все это, и цвет и звуки и запахи, слились воедино, то был ее дом.
Теперь же, то мерно покачиваясь в экипаже, то сотрясаясь на ямах, кочках, да ухабинах, Анна вспоминала те события, которые, казалось бы, уже стерлись из памяти, и не были на первый взгляд значимыми, но если память скрыла их в глубине сознания и бережно хранила столько лет, являя их в минуты крайнего отчаяния, значит именно они и стали для нее определяющими, именно они стали плотом для ее сознания, не дающем утонуть в пучине тревог, напоминающим ей кто она и откуда, и что привело ее сюда.
Вот ей пять лет, и она с отцом идет к реке, высокая трава хлещет ей по ногам, где то стрекочут кузнечики и свистит коршун, солнце такое яркое, что почти белое и слепит глаза. Отец крепко держит за руку, рассказывает сказку про Телесика, она с трудом понимает ее смысл, но его голос и надежная рука, и солнце и луг и глухое мычание, пасущихся неподалеку коров, все это делает ее такой счастливой. А вот ей девять и она заболела краснухой, тяжелый жар и мать, не отходящая от ее постели, в комнате душно и пахнет свечным воском, мама тихонько молится о ее выздоровлении. На ее лице тревога и безграничная любовь, от нее пахнет выпечкой и каким-то лекарством, и хотя жар не спадает, пока мама рядом, Анна знает, с ней ничего не случиться, пока мама рядом она, своей любовью сокрушит любую болезнь и одолеет самых страшных демонов из преисподней. С мамой она в безопасности.
Десять дней ехала Анна из города Б. в город N. Так любившая природу Анна, в начале пути наслаждавшаяся с детским восторгом первым в своей жизни большим путешествием, каждым лугом и каждым лесом, в конце пути загрустила и совсем приуныла. Долгая тяжелая дорога, короткий отдых, нелюбезность станционных смотрителей, теснота, дурные харчи и грубость попутчиков, – все это сделало путешествие истинной пыткой. Тело болело и стонало, голова трещала так, будто была набита ржавыми гвоздями, пейзаж не то что не радовал, а приводил в еще большее уныние, казалось ее раздражает все вокруг, но она то знала, что злилась на саму себя. В глубину ее души закралось сомнение, и она корила себя, и за то, что приняла неверное и не до конца обдуманное решение. Сидя в экипаже, она уже начала подсчитывать деньги, хватит ли ей их на приличный стол, постель и обратную дорогу.
Но путь подходил к концу, лес неожиданно оборвался, а вдали показался город.
Как же она была удивлена, когда оказалось, что город N точная копия ее родного города Б, только в два раза больше. Все было также, только улицы были шире, извозчиков было больше, больше церквей с небесно-голубыми куполами и больше грязи. Ноги в ней просто утопали, и если бы не деревянные настилы, то в центре дороги, можно было утонуть в грязи как в топях болот. Мимо нее с необычайной скоростью пролетел грязный оборванный рыжий кот, а вслед за ним с громким лаем не менее грязный и оборванный пес. Шумная компания чуть не сбила Анну с ног, – Да, все и впрямь как дома, – подумала Анна.
Но никаких омнибусов, ни конок, ни изысканных дам как с обложек Петербургских журналов, ни щегольских денди расхаживающих с моноклем, ничего, что она представляла себе в мечтах, не было. Ожидание и впрямь наделяет объект несуществующими чертами, приукрашивает, преувеличивает, а то и вовсе придумывает то, чего нет. И чем дольше длится ожидание, тем дальше воображение от реальности, тем большее разочарование ждет человека, особенно если знания он черпает преимущественно из газет и журналов, а не путем опытным.
Зато такого количества кабаков, питейных и увеселительных заведений, сомнительных нумеров и вообще домов явно с дурной репутацией, она не видела никогда. И хотя все это для Анны было не в новинку и с избытком имелось в ее родном городе, но как оказалось в гораздо меньшем количестве и не с таким размахом.
С одной стороны город был самобытен и восхитительно красив: пассажи, дома и церкви строились с такой щедростью купеческой души, что достойны были украшать улицы столицы, но при этом был суров, грязен, разгулен, и в целом выглядел по-разбойничьи. Эффект от его красоты, во многом зависел от месторасположения. Как если бы роскошный императорский дворец в одном мгновение переместился в дебри непроходимой тайги. Величественные здания с вычурной и претенциозной архитектурой, эдакое русское барокко, контрастировало с абсолютно дикой, девственно чистой природой.
Дом купца Кузнецова был огромен, и хотя располагался всего на двух этажах, но в длину занимал почти половину улицы. Постучав в дверь, Анна с волнением ждала, что принесет ей будущее. Дверь открыла приземистая тщедушная девчушка, одетая в простое домотканое платье и фартук. Ее крохотное рябое лицо было по детски открытым, но по взрослому уставшим. С первого взгляда, тяжело было понять сколько ей лет, что-то между шестнадцатью и тридцатью пятью.
– Чего изволите, – спросила та и добродушно улыбнулась, обнажая скученный ряд крупных желтоватых зубов.
– Здравствуйте, я Анна Лемешева, мне бы увидеть Степана Михайловича или может Нину Терентьевну, я по поводу вакансии гувернантки, письмо от Надежды Григорьевны Лаптевой должно было уже прийти, но если нет, то при мне рекомендательное письмо имеется, – стараясь держать спину прямо, отчеканила Анна, но уверенность покинула ее, отчего голос стал предательски дрожать.
Девица не торопилась пригласить внутрь и с любопытством и недоверием рассматривала Анну, в ней не было враждебности, впрочем, и дружелюбия тоже.
Анна хотела было уже просить впустить ее и обождать в гостиной, до того она чувствовала себя униженно, стоя вот так на пороге дома, будто прося подаяние, как вдруг из-за угла показалось лицо мордастой и косоглазой девицы, по всей видимости тоже служанки. Увидев ее, приземистая и рябая девчушка, тотчас ретировалась.
Анне вновь пришлось повторить свой рассказ. На сей раз ее впустили, хотя и с неохотой. Единственно смотрящий на Анну глаз, с любопытством оглядел ее с головы до пят. Оказалось служанку звали Татьяной, но она просила называть ее Танюшкой. Не скупилась она и на расспросы. Бесцеремонно спрашивая и сколько ей лет, и отчего это она сорвалась с места и вот так решила уехать, и не водилось ли там женихов, за которых можно было бы удачно выйти замуж и не идти абы к кому в услужении. Однако натолкнувшись на нежелание отвечать, тотчас поменялась в лице, сменив милость на гнев, уже недружелюбно заключила:
– Барыня еще спит, так что вам придется обождать, барыня сегодня дурно спали, так что не велено будить, – и даже не предложив присесть с дороги, удалилась.
Кажется за пять минут пребывания на новом месте, Анна уже умудрилась нажить себе врагов.
Пока никого нет, самое время было осмотреться вокруг, ведь многое можно понять о людях, лишь основываясь на том, как устроен их быт. Такого количества красного Анна не видела нигде и никогда. Конечно, какой русский не любит красный, но эта гостиная пылала словно пожар. Красные шторы, красная обивка на стульях, красный восточный ковер, красный диван. Кроме того бесчисленное количество салфеток, кружевных накидок, платочков украшало каждое свободное место. Там же стоял многочисленный фарфор: чайнички, соусники, мелкие фигурки, словом все это больше походило на праздничную ярмарку, нежели на жилой дом. Тут и двигаться было страшно, не задев какую-нибудь очередную фарфоровую безделицу.
