– Уверен вы прекрасный учитель и наставник, – сказал Николай и чертыхнулся про себя, испытав чувство стыда за столь нелепый комплимент. Едва ли это был тот комплимент, о котором мечтает молодая девушка.
– Почему вы так считаете? – лукаво улыбнулась Анна, нисколько не обидевшись на его бестактность.
– Вы умеете не только говорить, но и внимательно слушать, а это знаете ли ценнейший дар.
Анна удивленно вскинула брови, затем посмотрев вниз под ноги, заговорила: – А вот в этом, боюсь, вы не правы, во мне так мало смирения и еще меньше терпения. Едва ли я гожусь для этой профессии. Но даже если на то нет моей воли, так было и так будет, разве есть выбор у горихвостки, пойманной в силки?
Анна подняла голову и в его глазах она прочла понимание и какую-то потаенную грусть, удивительное чувство сопричастности, созвучие с чужой жизнью.
Но в ту же минуту, Анастасия окликнула Николая, тем самым нарушив столь интимное прикосновение душ. Словно сбросил оцепенение, он ускорил шаг, оставив Анну и старушку в растерянности, и присоединился к компании. Уж не привиделось ли ей все это, уж не полуденная ли жара сыграла с ней злую шутку. Но вдруг Николай повернулся, и почти любовно коснулся ее лица своим взглядом, а затем заговорщески подмигнул. Нет, все происходило в реальности.
Анна со старушкой, передвигаясь со скоростью торопящейся улитки, уже порядком отстали от весело хохочущих молодых людей, и когда, наконец, достигли парка, вся компания уже уютно расположилась, расстелив плед в тени берез. Ветки вислой березы, укрыли их полуденного зноя словно восточный шатер. Лучшего места и не найти.
Усадив старушку поодаль на скамейку, Анна подошла к ним. И хотя на расстоянии было явственно виден краешек пледа, на который она могла бы присесть, как только она приблизилась, Анастасия высокомерно посмотрела на Анну и бросая вызов, демонстративно вытянула свои прелестные ножки, заняв все свободное место, при этом попутно, обнажив две пары чудесных шелковых туфелек. Шах и мат. Устав от игры в равенство, она ясно дала понять – Анне здесь места нет. Ее место, на скамейке подле старушки и точка.
Анна и без того начала догадываться, что приглашение купчихи, великодушный поступок лишь на первый взгляд, ничто не бывает даром, даже милосердие. То был ловкий и хитрый прием, сбыть Анне свою матушку, избавив тем самым и себя и свою дочь от бремя опеки над выжившей из ума старухой, которая честно признаться давно тяготила их. Ее позвали в качестве бесплатной прислуги, как компаньонку для старой купчихи, а не как равную им. Для них пикник должен был стать отдыхом, а для нее работой. И хотя такой порядок вещей был естественен, учитывая то социальное положение, которое занимала Анна и ее бедный учитель отец и должно было быть принято Анной, как нечто само собой разумеющееся, ярость, бунт и чувство несправедливости, и ели сдерживаемый гнев вспыхнул в Анне со скоростью сгорающей в атмосфере кометы, казалось даже шляпка сейчас начнет вздрагивать словно крышка на кипящей кастрюле, а два алых пятна горели на щеках, будто невидимая рука отвесила ей пару хлестких пощечин. Но быстро спохватившись, вспомнив кто она, и как они зависимы от этих людей, она взяла себя в руки, и попыталась улыбнуться. Правда улыбка получилась неестественная, а скорее мученическая.
– Позвольте, я вам уступлю, – вызвался Николай, поднимаясь с земли.
– Нет, что вы, не стоит, я всего лишь возьму пирожное, мне не следует оставлять Домну Федоровну одну, – и она указала рукой на дремавшую на скамейке старушку.
Она и минуты не хотела проводить в обществе этих избалованных и испорченных молодых людей, привыкших получать все, что они хотят в жизни, без усилий и труда, всего лишь по праву рождения.
Взяв пирожное, под устремленные на нее взгляды молодых людей, она развернулась и с прямой спиной собралась удалиться, как вдруг услышала язвительный выпад Анастасии:
– Николя, уж не влюбились ли вы в Анну? Признайтесь сразу, но если нет, то боюсь, вы излишне галантны. Ваша галантность, право слово, в провинции, может быть неверно истолкована, особенно, несведущими в делах этикета, людьми. Петербургская учтивость и добросердечность, здесь может вам дорого обойтись, а ваши летние каникулы, закончатся не только тем, что вы увезете домой очерки о провинциальной жизни, но и тем, что Вам придется взять с собой провинциальную невесту.
Николай почувствовал, как будто его поймали на крючок, как будто застали за неким постыдным занятием, преступлением против социального порядка, и хотя Анастасия лишь зло пошутила, тот факт, что шутка попала точно в цель, застало его врасплох, задело за живое, обескуражило, обезоружило и как следствие напугало его. Толи из чувства самосохранения, толи от малодушия и в силу молодости, ибо несмотря на рост и манеру держаться ему было всего лишь двадцать девять, толи из страха стать объектом насмешек, а может все эти причины в тот момент имели место быть, но он сказал, а сказанного, как известно, не воротишь: – Боюсь дорогая, Анастасия, во мне столько грехов, что, пожалуй, не один год мне придется жариться в дьявольском котле, но соблазнение бедных учительниц, явно не один из них. И потом, – наклонившись ближе к Анастасии, он шепнул ей на ушко, так что та превратилась в один лишь слух, – боюсь у меня более взыскательный вкус, чтоб польститься на горбушку хлеба, когда передо мной столь изысканный десерт.
Равновесие восстановлено, он сказал то, что от него ждали и то, что должен был сказать.
Казалось, птицы умолкли, ветер перестал гулять в ветвях деревьев, а вся природа превратилась в тишину, только для того, чтобы Анна услышала эти слова. И когда смысл сказанного, стал для нее понятен, сердце остановилось, ладони вспотели, кровь отхлынула от лица, а душевная боль была такой силы, что казалось, человек не в силах вынести ее. Она инстинктивно дотронулась до своих мелких кудрей, потом прижала ладошку к губам, чтобы не зарыдать, и, стараясь, ничем не выдать своих чувств, стойко направилась к скамейке, где одиноко сидела старушка.
Николай, понял, что она все услышала, по твердой походке, по несгибаемой прямой спине, по быстрому взмаху рук, по широким шагам, и по тому, как поспешно она их покинула. Жгучее чувство стыда и отвращение к себе захлестнуло его. Он так хотел перед другими скрыть свои чувства, так оберегал свое душевное спокойствие, что принес в жертву чужое. Он оскорбил ее самым не достойнейшим образом, на виду у не достойнейших людей. А самое ужасное, что он ничуть не лучше их. Его душа рвалась побежать за ней, утешить, но ноги как будто налились свинцом, и он не сделал и шага.
– А вы слышали, что число пуговиц на костюме должно быть непременно нечетным. Четное число пуговиц, право слово, прошлый век, а уж застегивать четное количество пуговиц на все – верх дурновкусия, а вот оставить одну не застегнутую – вот истинный парижский шик, – рассказывал Анатоль.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть! – Мари, наконец, решив поучаствовать в разговоре, начала считать пуговицы на сюртуке Анатоля. – А где же седьмая! – воскликнула она. С гордым видом Анатоль, явил свету седьмую, потаенную пуговицу и гордо произнес: – Как вы могли сомневаться во мне Мари? – все дружно захохотали.
– Вчера в гостях у нас была Татьяна Павловна Лопухина, – тотчас перехватив внимание на себя, заговорила Анастасия, – и вы не поверите, ее веер был из петушиных перьев, представляете? Из настоящих петушиных перьев!
– Какой кошмар! – с неподдельным ужасом воскликнула Мари.
Николай сидел, погруженный в свои мысли. Он не слышал о чем они говорили, да и не слушал. Он смотрел на Анастасию, и она ему стала напоминать деревянную куклу чревовещателя, как будто кто-то дергал за веревочки этой марионетки, отчего у той магическим образом открывался и закрывался деревянный рот, то и дело, обнажая ряд ровных белых таких же деревянных зубов. Внезапно она перестала казаться ему красивой, или даже милой, а превратилось в самую уродливую женщину на земле. Но большее отвращение вызывал у себя он сам. Он желал, но не смел повернуться, хотел хотя бы краешком глаза посмотреть на нее, казалось его спина горит огнем, смотрит ли она на него, испепеляет ли ненавистным взглядом, а может ему это лишь кажется. Что ж, если даже это так, он это заслужил по праву.
