Мы подошли к массивной железной двери с маленьким (мой кулак и то не пролезет) круглым застекленным иллюминатором и узкой щелью для подноса. Джим осторожно отодвинул железную шторку на щели. Обычно он это делает с грохотом на весь коридор, а тут был тише мыши.

– Я принесу тебе кофе?

– Пожалуйста.

– Я помню: черный, два сахара.

– Мне, между прочим, на работу завтра. (Моя основная работа – учитель в старшей школе. Я там биологию и химию преподаю куче английских хулиганов и будущим гениям.)

– У тебя все воскресение впереди – отоспишься. Ну, прости старика. А я тебе за это капучино сделаю.

– Не надо, спасибо. Просто черный кофе. Ваше казенное капучино еще хуже.

Джим на цыпочках ушел, а я заглянула в окошко. На низком и широком выступе бетонной стены, который заменяет нары, лежал толстый синий мат, а на нем, закутавшись в тюремное стеганое одеяло, скорчился человек. Мне были видны огромные ступни в черных носках, большой палец левой руки, натянувшей одеяло на голову, и клок русых нечесаных волос. Человек спал. Он не храпел, но было видно, что разбудить его было бы нелегко. Крепко спящие обычно не говорят во сне. «Поздно», – подумалось мне. Джим принес кофе. Ему надо было работать дальше, и он оставил меня попытать счастья. Я стояла и смотрела на спящего не без зависти, как ни странно это звучит. Дрыхнет себе, а я тут жди. Коридорный свет неприятно слепил меня. Я нахлобучила шляпу-федору на глаза, закуталась в плащ и привалилась к холодной стене.

Я подумала о вчерашнем дне. Пришлось съездить в Илфорд, на восточный край Лондона. Там тоже была магазинная кража, но как все было легко и просто. Потасканная и какая-то пропитая девушка Оксана Кульскауте больше боялась, что ее мужик узнает, что она попалась, нежели ответственности перед законом.

– Он не знает, что вы воруете? – спросили ее.

– Что вы! Да я никогда! Это первый раз! Такой позор! Он меня теперь бросит! Не знаю, что на меня нашло! – и так далее.

Мы эту песенку уже слышали много раз. Поэтому когда мы ненадолго остались одни в комнате для собеседований, лишь она мне начала сетовать, я ее остановила:

– Не надо только мне заливать. Всех вас бес попутал.

Оксана сначала уставилась в пол, а потом горько заплакала. Оказалось, что ее любимый Мариус сам попадаться не хочет, а заставляет ее работать. Она должна натаскать ему фунтов на сто товара в день. Куда он это продает, она не знает, но они почти все пропивают вместе, горюя о ребенке, который умер месяц от роду. Мне стало холодно, но уточнять, отчего умер ребенок, не хотелось. Оксана уже попадалась два раза, несмотря на ловкость рук и изворотливость. Дважды ей удалось соскользнуть с крючка, отделаться сначала предупреждением, а затем – фиксированным штрафом без суда. В этот раз ей грозили обвинение и суд однозначно. Но она знала, что Мариус отлупит ее за промах, а заодно и ее первого сына девяти лет.

Вот тут я насторожилась. По правилам, если в арестантской нарушитель за пределами официального собеседования говорит с переводчиком о вещах инкриминирующих, мы обязаны пропустить это мимо ушей и не доводить до сведения полиции. Даже если он в убийстве признается. Но если речь зашла о детях, то это правило обязывает к отчету. Я участливо повернулась к Оксане:

– Да что вы говорите? Как же так, его-то за что? Он в школу ходит? А в какую?

Через десять минут я знала все, что было нужно полиции для расследования покушения на безопасность ребенка. Вот такие мы, переводчики, двуличности. Наевшись по горло общением с мелкими и крупными нарушителями, поневоле черствеешь душой и теряешь первоначальное сочувствие к заблудшей душе. Первые годы мне некоторых арестованных было жаль до слез, и я искренне проникалась участием к нелегкой судьбе. Но потом оказалось, что этого делать ни в коем случае нельзя. Во-первых, согласно правилам, мы должны оставаться лицами полностью незаинтересованными и никакой моральной помощи не оказывать ни той, ни другой стороне. Во-вторых, на это не хватит сердца у нормального человека. Своих проблем полно, загружаться чужими так часто означает кучу всяких нервных неприятностей даже со здоровьем. Бессонные ночи – еще не самое страшное. В общем, арестовали Мариуса за регулярные побои жены и пасынка. Свое свидетельство я оформила, но если в суд меня не пригласят, значит, Оксана сама там все рассказала, а ее кавалер признал себя виновным. Дальнейшая их судьба мне неизвестна. Я очень надеюсь, что она устроила свою судьбу и сыном занялась. Всегда хочется хорошего конца таким историям. Она мне на прощанье тогда сказала…

– Твою мать!

Я вздрогнула. Узел на нарах шевельнулся и снова отчетливо произнес:

– Сукин сын, Серега, где банка…

Минуты две я слушала трехэтажное замечание неизвестного содержания, но четко адресованное Сереге, козлу и недоноску, который, вероятно, является ко всему прочему еще и псом вонючим и холерным. Я стараюсь не воспроизводить такие вещи, когда это не обязательно. Хотя бывает и обязательно – например, в суде или на записываемом на кассету допросе.

– Просыпайся! – крикнула я в щель. – Сереги нет здесь.

– Сергун! Гад!

– Просыпайся!

– Ирка?!

Парень приподнялся на локте, высунул голову из-под одеяла и с трудом огляделся. В камере стены были выкрашены в грязно-желтый цвет, а свет был притушен. Лицо у парня было еще молодым, но видок у него был такой, что можно было дать ему лет на десять больше. Он уперся взглядом в дверь, но не мог меня видеть.

– Вставай, – повторила я.

– Ирка? Ты откуда здесь?

– Я не Ирка. Ты знаешь, где находишься? Как тебя зовут?

Тут он, кажется, понял. Он снова выругался и повалился на спину, закрыв лицо руками. Он тер глаза и, наверное, усиленно думал, что делать теперь. Вот ведь, и не пьяный был, а просто спросонок. Как так попался? Забыл держать язык за зубами.

Прибежал на шум Джим, довольный как именинник.

– Я думал уже домой тебя отправлять. Пятнадцать минут стояла.

– Не стояла, а спала. Как лошадь.

– Ну-ка… спроси его, откуда он.

Я опять склонилась к щели.

– Ты с полицией разговаривать будешь? Кто ты, откуда?

– Иди ты на…

Дальше все было если не по маслу, то с некоторым прогрессом. Парня подняли, спросили, нужен ли ему адвокат, хочет ли он позвонить кому-нибудь, знает ли он, за что задержан. Он сначала отмалчивался и смотрел на меня с ненавистью. Но угроза передать его иммиграционникам подействовала. Он заговорил. Оказалось, что наш магазинный воришка – литовец белорусского происхождения и имеет законное право находиться в стране. Впоследствии это подтвердилось, но его долго мурыжили на предмет статуса и много проверяли. Даже паспорт нашелся и был привезен его приятелем Серегой – «сявкой немытой», которому он был вынужден позвонить для определения домашнего адреса. Теперь полиции стало известно его имя. Валентин Гусевс был начинающим вором, и на первый раз он отделался предупреждением. Идея о самозапирательстве пришла в голову не ему и не Сереге – «сизой гниде», а другому товарищу, который не делил с ними жилья (приехавшие на заработки прибалты обычно снимают жилье гуртом, в одном доме, иногда даже делят комнату, как в общежитии), а зря. Ведь живи он там, он бы знал о том, что Валентин говорит во сне. Хотя кто мог предполагать мое существование и знакомство с Блумфилдом. Да и если бы не дежурство Джима в ту ночь, не всякому другому офицеру пришла бы в голову мысль подслушать волшебное слово «водка», выдающее нашего брата на любом языке.

Случай 2. Покой нам только снится

Стоял поздний апрель. Это мое любимое время в Англии, когда еще не отцвели по всему городу нарциссы и тюльпаны, но уже появились в соседнем лесу синие колокольчики, а деревья отяжелели от белых и розовых цветов. Я, по счастью, живу не в Лондоне, но довольно близко, в графстве Эссекс. Это самое плоское и сухое место на острове. Здесь всегда температура чуть выше, чем в других районах страны, чуть меньше дождей, ветра и наводнений. Весь Эссекс похож на сад, если знать, куда смотреть. Здесь люди без конца что-то сажают, прививают и сеют. Здесь в лесах и парках растут деревья и кусты со всего мира, если в климате прижились. Вы видели розовые каштаны? А китайские магнолии с цветами больше чайной чашки? Одной вишни тут сортов двадцать – почти все они декоративные, то есть неплодоносные, зато одни зацветают уже в январе, другие посыпают улицы в апреле розовыми лепестками махровых цветов, а третьи – ну точь-в-точь черешня, что росла у дома детства моего. Весной фермы делят поля на лоскутное одеяло из голубых, ярко-желтых и зеленых квадратов. За милю видно, что там растет: злак, лен или рапс. В это время даже в машине с закрытыми окнами кружится голова от запахов, особенно по ночам. Я стараюсь не упустить момент наслаждения сейчас, в апреле и мае, пока могу, потому как позже, в июне, у меня начнется сенная лихорадка и я буду с распухшим носом чихать до слез и таскать с собой таблетки.