Все уже клонилось к его заключению и воцарению спокойствия и благоденствия в Европе, в чем Александр видел свою прямую заслугу. Пришел, увидел и все порешал. Он даже с проектом некой европейской Лиги наций носился, чтобы все видели и восторгались: наконец-то появился прогрессивный реформатор! Он хотел, чтобы его называли Северным Сфинксом, блестящим метеором с Севера. Но, к его сожалению, в Европе примерно в одно время с ним появился другой «решала», ни о каких своих планах не распространявшийся, а просто их реализующий. И Н.И. Греч в итоге сравнил с метеором не его, а этого феномена, «с необычайной силой сжавшем в себе все бурные стихии кровавой революции французской» и ворвавшимся в политику.
Разумеется, это был Наполеон Бонапарт, который «изумил величием своего гения весь тогдашний мир; успокоил Францию, победил и усмирил несметных врагов ее, пролил реки обилия и богатства на свое отечество, озарил его блистательною славою, но недолго пользовался бескорыстным удивлением современников»11.
И ведь действительно, очень недолго: восторг и изумление довольно быстро прошли, особенно на фоне затеянной Наполеоном перекройки политической карты Европы и возвышения не только себя, но и членов своего многочисленного семейства. Ну а последней каплей в очернении его фигуры явилось убийство, похоже, действительно ни в чем не повинного герцога Энгиенского. Старая европейская аристократия реально испугалась – герцог был одним из них, кто будет следующий? И можно ли предвидеть, чего еще можно ожидать от этого корсиканского чудовища?
Что же касается Александра, то он возненавидел Наполеона, которого называл «исчадием ада» и «злым гением» революции совсем не за его «злодейства». Ему не давала покоя другая сторона этого явления: как мог этот безродный узурпатор посметь претендовать на роль его конкурента? Повторюсь, это про него он говорил: «Наполеон или я, я или он, но вместе мы не можем царствовать». Или вот еще его слова: «Рано или поздно один из нас должен уйти».
Когда в 1802 г. Наполеон объявил себя пожизненным консулом, Александр написал своему бывшему воспитателю и другу Лагарпу в ответном письме: «Я совершенно переменил мнение об этом человеке. Начиная с момента установления его пожизненного консульства, пелена спала: с этих пор дела идут все хуже и хуже. Он начал с того, что сам лишил себя наибольшей славы, которая может выпасть на долю человеку. Единственно, что ему оставалось, доказать, что действовал он без всякой личной выгоды, только ради счастья и славы своей родины, и оставаться верным Конституции, согласно которой он сам поклялся передать через десять лет свою власть. Вместо этого он предпочел по-обезьяньи скопировать у себя обычаи королевских дворов, и сейчас это один из самых великих тиранов, которых когда-либо производила история».
Много красивых слов – ну прямо борец за конституционные права и демократию во Франции. И, как я уже отмечал выше, Александра не столько волновали и задевали державные претензии корсиканца, сколько сильнейшим образом раздражало появление такого мощного конкурента. Именно поэтому им и была отведена Наполеону роль антигероя и антагониста.
Исходя из таких представлений, Александр изменил и политику России по отношению к Франции (до этого достаточно доброжелательную. Даже к просьбе Наполеона прислушались, сменив неугодного ему посла, англофила и грубияна, графа И.И. Моркова на потомственного дипломата П.Я. Убри).
Он не просто примкнул к следующей антифранцузской коалиции, а был одним из самых ярых ее организаторов. В августе 1804 г. (через пять месяцев после расстрела герцога Энгиенского) Министерству иностранных дел Франции вручили российскую ноту о разрыве дипломатических отношений. Убри поручение исполнил и покинул Париж в сентябре 1804 г. Одновременно из Санкт-Петербурга был выслан и французский представитель генерал Жозеф д’Эдувилль. В ответ на эти демарши Талейран (наверняка не без ведома Наполеона) и сочинил ту самую ноту протеста, которую мы уже упоминали, ну просто в душу плюнул нашему Императору.
А потом? Как весной 1805 г. все сначала выглядело великолепно для их коалиции (особенно на бумаге, где были расписаны все, казалось бы, согласованные планы войны). А чем кончилось? Разгромом при Аустерлице. И он оказался один, униженный, едва спасшийся, с уязвленным самолюбием – лучше про это вообще не вспоминать. Забыть и тщательно готовиться к встрече, понимая, что никакая мелочь не должна ее испортить, омрачить настроение Наполеона, начиная с состава сопровождения. Так как он представлял на переговорах проигравшую сторону, то должен быть предельно скромен. Небольшая личная свита (только шесть человек отправились с ним на плот) осталась ждать итогов на русском берегу (в ее составе больше всех нервничал и суетился король Пруссии Фридрих-Вильгельм III, тщетно надеющийся, что в последний момент, может, и его позовут, но увы), да непредставительный конвой – два полуэскадрона русской и прусской конной гвардии. Два берега – два итога войны. (Представьте их сравнение общим и крупным планом, какие кадры могли бы получиться.)
Наполеон, знавший, чего он хочет от этих переговоров, всячески подчеркивал их равноправие, даже к плоту высокие переговаривающиеся стороны должны были подплыть одновременно. Но сам осознанно прибыл чуть раньше, чтобы выступить в роли любезного хозяина и сразу захватить инициативу. Он встретил Александра прямо у выхода из барки и сразу, приобнимая его, увел на разговор тет-а-тет. Ни для кого из его свиты не была секретом цель такого начала – ошеломить и одновременно очаровать с первых минут и применить уже неоднократно отработанный ранее прием: смесью притворной искренности, показного добродушия и заманчивых обещаний максимально расположить собеседника к своей персоне и направить переговоры по нужному ему руслу. И вся эта тяжелая артиллерия была задействована для того, чтобы получить принципиальное согласие на будущий союз двух стран и сразу заложить его основы. Такой вот «идефикс», который уже давненько владел Наполеоном.
Он многое знал об Александре, иллюзий не строил. Но был уверен, что и военная сила, и вообще все психологические преимущества во время переговоров будут находиться только на его стороне. И ошибся, не смог предвидеть у того наличия скрытых козырей – в первую очередь, таланта к мимикрии, выработанного давно и доведенного до совершенства. С детства жизнь заставляла Сашу казаться именно таким, каким его хотели видеть в разных дворцовых группировках: постоянное лавирование между всесильной бабушкой, решившей лично заняться воспитанием своих внуков, и отцом. Правящая верхушка – окружение Екатерины Великой и беспомощная гатчинская оппозиция отца: они почти открыто ненавидели друг друга, а ему в обеих случаях приходилось притворяться и соответствовать ожиданиям.
Сейчас для Александра главное спасение заключалось в достижении такого мира, который бы в глазах его соотечественников не стал позорным для страны и лично для него и не поколебал бы его положение. У него уже был прецедент с неприятным обсуждением варианта условий мира, составленного Талейраном в Париже и поспешно подписанного все тем же Убри, но в итоге не ратифицированного Россией. Чтобы такая ситуация не повторилась, он был готов на все, в том числе и на союз с победителем, лишь бы тот его предложил.
Вот почему, отправляясь в шатер на встречу без свидетелей, он чувствовал себя достаточно подготовленным к разговору, считая, что вполне может надеяться на свои способности. Главное – сразу произвести на Наполеона положительное впечатление, не давать ему ворошить прошлое, соглашаться в главном, ну а детали потом можно будет поручить утрясать кому-то из окружения.
Как он задумывал, так и получилось. Обо всем принципиальном удалось договориться сразу и только отдельные детали будущего соглашения обсуждались потом во время продолжившихся личных бесед. Наполеон посчитал, что добился всего, чего хотел. И в итоге (ведь он не зря считался в Европе необыкновенно проницательным правителем и обладателем редкого дара искушения) самонадеянно решил, что полностью очаровал, раскусил и переиграл своего молодого недалекого партнера. И вообще – влюбил его в себя окончательно и бесповоротно!
