А тебя ждет иная судьба. Потому что ты почему-то проявил ужасное равнодушие, не решившись перевести через дорогу старого сифилитичного дедушку, харкающего кровью. Поэтому проходивший мимо патрульный повалит тебя на землю и примется запинывать дубинкой до полусмерти под одобрительные аплодисменты Джонсонов, проходивших мимо. И даже если тебя заколотят до комы, никому не придет в голову мысль о том, что что-то в этой истории пошло не так. Так тебе и нужно, НЕДжонсон!..

– Знаешь, что? – откашлявшись, я повернулась к мистеру Чистюле, методично копошившемуся в карманах своего плаща. – Теперь я буду называть тебя Джонсон. Как тебе?

Он вытащил наружу пачку сигарет, придирчиво оглядел ее, затем распаковал и зачем-то принюхался к показавшимся изнутри желто-коричневым фильтрам.

– Мне все равно, – произнес он, даже не посмотрев в мою сторону.

– Кто бы сомневался… – проворчала я, потуже закутываясь в одеяло. – Типичный Джонсон именно так бы и ответил.

Из-за распахнутой балконной двери в номер просачивался аромат холодной осени. Терпкий, как дорогой черный шоколад и немного прелый, как кучка прошлогодних листьев, размякших под декабрьским сугробом.

Думаю, осень – самое подходящее время для безрассудной любви. Вокруг становится достаточно холодно и одиноко для того, чтобы сломя голову броситься в первые попавшиеся теплые объятия. Поэтому любовь, зародившаяся осенью, обречена нести с собой только боль.

Мистер Чистюля молча дымил на балконе, облокотившись о мокрые перила. Немного приподнявшись над подушкой, я могла разглядеть кусочек его ровной спины и белеющие в темноте густые волосы. Влажный ветер аккуратно трепал их, будто боясь потревожить ледяное безмолвие застывшего под снежным дождем мужчины.

– Мне холодно, – сипло прокричала я, съеживаясь от возобновившейся дрожи. – Не мог бы ты…

Но он опередил меня. Оглушительный звук захлопнутой двери заставил мое тело нервно дернуться в кровати.

Так грубо. Так равнодушно. Так по-Джонсоновски.

Глотая слезы обиды, я уткнулась лицом в подушку, стараясь ничем не выдать своих рыданий. Хотя прекрасно понимала, что ему наплевать. Даже если бы он увидел слезы на моих щеках, то просто сделал бы вид, что ничего не заметил. Уверена в этом…

Он проторчал на балконе больше часа. Тупо курил одну за другой и даже ни разу не обернулся, чтобы проверить, что происходит в спальне за его спиной. Или проверить меня.

Вытерев в рукав фиалковой толстовки мокрые глаза, я потянулась к своему плееру, лежавшему на краю прикроватной тумбы. Сунула в уши потертые наушники, включила музыку погромче и зажмурилась изо всех сил.

Ну же, Софи!.. Ты ведь умная девочка. К чему эти тинейджерские сопли? Ты ведь прекрасно знаешь о том, что этот мир ничуть не похож на глянцевый шарик, каким его изображают на школьном атласе. Он колючий, мерзкий и холодный. Прямо как его чертовы желто-карие глаза.

Здесь выживают только бездушные, сильные и циничные. А слабых и чувствительных давят грязной подошвой как тараканов. Потому что окружающая реальность не заточена под людей, способных любить. Тем более, так жадно, так тупо и внезапно.

Так чего же ты хотела? Чтобы он схватил тебя за руку своими ледяными пальцами? Чтобы погладил твои непослушные волосы? Или прикоснулся обветренными губами к твоей щеке? Господи, да ты чего?..

Я фыркнула себе под нос, размазала слезы по лицу и ощутила, что мне стало немного легче. В ушах доигрывал трек «JoJo – Leave», и я наивно рисовала в своем воображении душещипательные картины того, как я разбиваю мерзкому блондину его ледяное сердце. Как он жалобно глядит мне вслед, протягивая ко мне свои изящные запястья. А я громко смеюсь прямо в его красивое и несчастное лицо. А потом повисаю на шее двухметрового красавчика-старшеклассника (в нашей школе как раз есть подходящий). И вот он подхватывает меня на руки, оттаскивает к своему кабриолету. И мы уезжаем прочь под мягкие басы играющего на повторе трека.

А мистер Чистюля остается под противным дождем. Совсем один. Такой несчастный…

И я, выпрыгивая на ходу из авто, несусь обратно. Запрыгиваю на него с разбега. Запускаю свои пальцы в его блестящие светлые волосы. И обнимаю его так сильно, что слышу, как тихо хрустят его хрупкие косточки.

…Какая же я жалкая! Даже в собственном воображении я не могу сохранить остатки собственного достоинства.

Представляю, как насмешили бы мистера Чистюлю мои унизительные мечты. Как он смеялся бы надо мной, узнав о том, как меня трясет от звуков его голоса. От запаха его мужского одеколона. От его бледного лица.

Как хорошо, что люди до сих пор не научились обмениваться мыслями…

Немного придя в себя, я осторожно приподнялась над постелью и выглянула сквозь стеклянную балконную дверь.

Он все еще торчал снаружи, продолжая курить. Застыл в напряженной позе, полностью растворившись в своих мыслях.

Интересно, о чем он сейчас думает?.. Он кажется таким грустным, таким отчаявшимся в эти мгновения. Как будто кто-то сделал ему очень больно. Как будто он терпеливо страдает, стиснув ровные белые зубы.

А что, если так и есть? Он ведь говорил о том, что я ему кого-то напоминаю. Что, если… Что, если я напоминаю ему именно ее?

Я попыталась вообразить себе эту девушку. Даже если я чем-то похожа на нее, то это сходство явно им преувеличено. Сомневаюсь, что разбить его черствое сердечко смог бы кто-то вроде меня.

У нее определенно должны быть красивые гладкие волосы. Такие же, как у него. Ну, уж точно не хуже. Наверняка она выглядит как гребаная фотомодель. Вряд ли мужчина вроде мистера Чистюли способен так убиваться по голодранке вроде меня.

И коленки у нее точно не торчат острыми треугольниками из-под единственных рваных джинсов. И пахнет от нее не ржавым трейлером, а элитными духами. А на лице – не дешевая черная тушь, подаренная мамой на Рождество, а дорогущая красная помада, длинные наращенные ресницы и блестящие розовые румяна. Те самые, которые я видела на лице у одной модели в подростковом журнале. Кажется, они стоили в районе ста восьмидесяти баксов. А подпись под ними обещала, что «с этим трендовым мейкапом я наверняка не останусь незамеченной в своей тусовке». Ага, это уж точно. Учитывая, что для их покупки мне пришлось бы подрабатывать целый месяц. Думаю, Хелена и Тревор наверняка бы оценили мои сверкающие щеки.

Я вздохнула, подтянула к себе продрогшие ступни и села в постели, обернувшись одеялом.

Нужно срочно отвлечься от всего этого дерьма. Иначе я просто окончательно расклеюсь. И он выставит меня из своего номера вместе с моими опухшими от слез глазами и красным клоунским носом.

Вытащив наушники и швырнув их обратно на тумбу, я потянулась к телеку, висевшему на стене напротив кровати, схватила ладонью пульт и шмыгнула обратно под одеяло.

– В полицейском департаменте заявили, что готовится официальное обращение для журналистов, – пробубнил знакомый голос диктора с новостного канала. – Сессия состоится завтра, в девять часов утра. А пока власти штата напоминают о необходимости проявлять особую бдительность. Помните о том, что любая молодая женщина может оказаться в зоне риска. Если вы заметили что-то подозрительное, незамедлительно свяжитесь с полицией по указанному ниже номеру.

Отвлеченная шумом работающего телека, я не сразу заметила возвращение мистера Чистюли. И поняла, что он стоит рядом со мной только в тот момент, когда мне в нос ударил едкий аромат табака.

– Выключи, – скомандовал он, скользнув мрачным взглядом по широкому экрану.

– Но…

– Я сказал, выключи.

Он сунул в карман брюк полупустую пачку сигарет и сделал шаг ко входной двери, полностью уверенный в том, что я брошусь незамедлительно выполнять его приказ.

– Да пошел ты, – выпалила я, вызывающе глядя в его аккуратно подстриженный затылок. – Я тебе не ручная собачка, понял?

Мне стало так страшно, как в тот раз, когда директор младшей школы предложила мне выступить в актовом зале перед старшеклассниками. Я должна была рассказать им со сцены, как мы все гордимся ими и как рассчитываем на то, что они станут достойными членами нашего американского общества.