Нужно время, чтобы намокшая кожа полностью просохла. Наверное, минут десять. Как минимум. Если мистер Чистюля сейчас решит повернуть голову и проверить, все ли в порядке с его багажом, он сразу все поймет. И бросит меня здесь одну. Вряд ли он даст мне возможность все объяснить. Такие, как он, не привыкли выслушивать чужие оправдания.

Я должна его отвлечь. Сделать все возможное, чтобы его черно-желтые глаза смотрели только на меня. Чтобы чемодан успел просохнуть. Иначе… Это будет конец.

– Мне что-то нехорошо… – я прислонила ладонь к своей щеке и сделала вид, что готова потерять сознание. – Ты не мог бы открыть балконную дверь? Пожалуйста…

На улице холодно и сыро. В номере натоплено и душно. Простые расчеты: если он распахнет настежь дверь, из-за разности давления поток сухого теплого воздуха хлынет в образовавшуюся щель, унося вместе с собой всю влажность. Именно поэтому, если вы решите проветрить квартиру зимой, воздух в комнате станет заметно суше.

Это должно помочь просушить чемодан быстрее. Пожалуйста!..

– Так лучше? – сухо поинтересовался Чистюля, возвращаясь в номер.

Теперь от него пахло дорогими сигаретами. Наверное, оказавшись на балконе, он решил заодно покурить. Мудрое решение. Такими темпами у меня есть все шансы скрыть позорные следы своего непослушания.

– Да, – я сделала тяжелый вдох, падая спиной на подушку. – Спасибо.

Он молча кивнул, и копна его пепельно-светлых волос рассыпалась на висках красивыми искрящимися бликами.

Мои волосы никогда так красиво не блестели. Не знаю, что вообще нужно с ними делать, чтобы они так искрились. Разве что насквозь пропитывать их какой-нибудь звездной пыльцой.

– Подожди, – я схватила его за запястье в тот момент, когда он собирался стащить с себя осенний плащ, угрожающе повернувшись в сторону входной двери. – Расскажешь мне сказку?

– Что?

Его темные глаза непонимающе уставились на меня. Он застыл в десятке сантиметров от моего лица. Так близко, как никогда прежде. Настолько, что теперь я могла рассмотреть бледную россыпь едва различимых веснушек, покрывающих его прямой узкий нос.

– Когда я болею, мама иногда рассказывает мне перед сном сказку, – пояснила я, нехотя выпуская из своих пальцев его изящное запястье. – Обычно это бывает редко, потому что она много работает.

Мистер Чистюля нахмурился и медленно опустился на край постели, продолжая сверлить меня пронизывающим взглядом.

О да! Продолжай смотреть в мою сторону как можно дольше!..

– Ты не слишком взрослая для сказок?

Мне показалось, что он немного растерян. Как будто я сбила его с толку своей странной просьбой.

– Мне всего семнадцать, – напомнила я, пряча замерзшие руки под одеялом. – К тому же, для сказки никогда не бывает поздно.

Он задумчиво умолк, как если бы пытался воскресить в своей памяти что-то подходящее.

От мистера Чистюли пахло уже знакомым одеколоном. Терпким, мужественным, и одновременно – таинственным и едва уловимым. Он сидел прямо у моих ног, держа спину так прямо, словно позировал какому-то невидимому скульптору. Его красивые ухоженные руки лежали на его коленях, сомкнутые в замок (попытка выставить между нами психологический барьер?), и я вдруг осознала, что под несколькими его ногтями темнеет почти неразличимая кайма, которую моя мама часто называла «маникюром фермера».

Что-то я не помню, чтобы у мистера Чистюли были грязные ногти. Ни тогда, в машине, когда его пальцы лежали на руле, ни сейчас, когда он уходил из номера. На то он и мистер Чистюля, чтобы сиять как надраенный до блеска новенький цент.

…Куда он ходил? И почему выглядит таким уставшим?

– Я знаю всего одну сказку, – проговорил он наконец. – Вернее, стишок.

– Какой?

– Про Джейкоби Брауна.

– А это случайно не тот стишок, где мальчик залез в корову, а затем задохнулся?

Я с подозрением покосилась в его невозмутимое лицо. Только сейчас я заметила, каким благородным оно казалось. Я ни разу не встречала таких лиц в своем гетто. Наверное, люди, как он, обитают в каком-то специальном квартале. В районе для красавчиков.

– Нет, – Чистюля слегка качнул головой. – На самом деле, он забрался в овцу. Рассказывать?

– Ну, давай…

– Джейкоби, Джейкоби, Джейкоби Браун, супа наевшись, забрался в овцу…

– О боже!.. – я закатила глаза к потолку и тяжело вздохнула.

Кто-то до сих пор помнит это стародавнее дерьмо? Серьезно?

– Джейкоби, Джейкоби, Джейкоби Браун больше не дышит, скажите отцу. Конец.

– Знаешь, из тебя выйдет ужасный отец. Это самая тупая сказка на свете!

– Почему же?

Он удивленно приподнял густую бровь. Хорошо, что из-за жара у меня все плыло перед глазами, а мысли путались, как дешевые вязальные нитки. Иначе, насмотревшись на него, я бы снова ощутила себя кошмарным ничтожеством. Но высокая температура надежно защищала меня от очередного падения самооценки, навязчиво размывая идеальный мужской силуэт, темнеющий на краю кровати.

– Потому что сказки должны чему-нибудь учить. Нести в себе какой-то смысл.

– В этом стишке очень много смысла, – уверенно произнес мистер Чистюля. – Не все сказки заканчиваются хорошо. Зато благодаря этой ты узнаешь, что бывает с детьми, которые суют свой нос туда, куда не следует.

– А почему ты так на меня смотришь?

– Я знаю, что ты трогала мой чемодан.

– Не трогала, – быстро выпалила я.

Влажные пятна на поверхности истертой коричневой кожи уже успели испариться без следа. Пока мистер Чистюля пялился на меня, хмуря свои аккуратненькие бровки, я успела убедиться в этом несколько раз, осторожно поглядывая в сторону двери и не привлекая лишнего внимания.

– Не лги мне, Софи. Когда я уходил, он был повернут к двери на тридцать шесть градусов. Когда я вернулся, угол сократился до двадцати девяти.

– Ты что, таскаешь с собой транспортир? – я удивленно округлила глаза. – В любом случае, я его не открывала. Просто прикоснулась к нему. Это что, какое-то преступление?

– Я просил тебя не трогать этот чемодан.

– Ладно, прости, – я повернулась на бок, обхватила обеими ладонями подушку и широко зевнула. – Если для тебя это так важно, я больше даже смотреть в его сторону не буду.

Он молча вздохнул. А потом поднялся с постели.

Ну да, конечно. Естественно… Жалкая Софи Доусон, причиняющая нормальным людям дискомфорт одним фактом своего существования. Все, как и обычно.

Знаете, каким людям никогда не прощают малейших ошибок и даже несущественных недочетов? Тем, на кого всем наплевать. Есть такая категория человекоподобных, которые бесят всех вокруг даже без особой причины. Просто потому, что они – это они.

Ну, вы же прекрасно понимаете, о чем я. Это именно тот случай, когда ты опаздываешь на пару в универе всего на три с половиной минуты потому, что тебя переехал автобус, в результате чего ты потерял обе ноги, и тут же нарываешься на неодобрительный взгляд старого седого препода, сквозящий неприкрытым презрением. Робко плетешься на свое место – конечно же, самое дальнее и отстойное во всей аудитории. А спустя полчаса в дверь без стука вваливается какой-нибудь отпетый говнюк. Демонстративно чавкая мятной резинкой, он целеустремленно идет к своему креслу и с размаха плюхается в него. Спустя секунду его грязные подошвы уже темнеют на краю новенькой парты. А препод такой: «Джонсон!», и ты тайно потираешь свои крошечные ладошки (будто енот, выпрашивающий объедки), предвкушая уничижительнейшую прилюдную взбучку.

Но проходит еще одна секунда, и старый препод добавляет: «Надеюсь, ты отлично провел эти выходные, Джонсон». А потом многозначительно подмигивает ему.

И ты такой – ах, ну да! Хлопаешь себя по лбу, и запоздало вспоминаешь о том, что таким, как Джонсон, позволено абсолютно все. Ведь рамки, придуманные обществом, существуют исключительно для таких, как ты. И для тебе подобных. Для НЕДжонсонов.

Потому что Джонсон с легкостью может навалить дымящуюся кучу прямо перед центральным департаментом полиции. И все, что его ожидает – это участливая забота подоспевших полисменов, готовых подтереть его зад самой нежной и мягкой туалетной бумагой, созданной специально для всех Джонсонов этой планеты.