Сто килограммов гнева против шестидесяти килограммов мерзопакости… Это скорее казнь, чем поединок.

Мощный удар ноги в живот опрокинул его назад. Едва привстав на колено, скрючившийся от боли главарь вытянул вперед руку, закрывая голову от возможного удара.

– Не… не…. Не убивай меня… Я…

Импровизированная булава, сломав предплечье и раскрошив височную кость, со звоном выпала из моей руки. Я забрал пистолет – обойма на удивление была полной. Гул одобрения набирал силу.

– Раньше на Руси вече всё решало, – дослав патрон в ствол, я поднял предохранитель, – а предки наши мудрыми были. Возьмем же пример с них да всем миром решим, что далее делать будем!

Шум драки, мат, грохот погрома донеслись с продовольственного склада: Вован с водилами добивали остатки пиковых.

Я поднял Танюху на ноги. Живым комком она ткнулась мне в грудь и разразилась рыданиями. Я не знал, что делать. Рука обняла ее почти автоматически.

– Всё обошлось, всё уже закончилось. – Она буквально вжалась в меня. Я накрыл ее волосы ладонью, нежно поглаживая по голове. – А ужином нас кормить-то будут сегодня? Или мы зря геройствовали тута?

А в башке недоумение: людей убивать непросто, а я этих положил, будто воды глотнул… Может, со сволочами всё проще?

***

– Дядька, ты уснул, что ли? Али говорить не хочешь?

Голос мальчишки вернул сознание из омута памяти, возродившего далекое прошлое.

– Человеков – да, а людей – нет.

– Это как же так?

– Да всё просто. Тех, кто, по совести, живет, нет, не убивал. А тварей в облике человеческом – было дело.

– Таких, как безбожники? А Бог-то добрый же вроде?

– Бог, Егорка, есть любовь, а она не добрая и не злая. Любовь выше всего этого.

– Так ежели Бог не злой, как же он этакую беду допустил? Эпидемия, зомби, ядерная война…

– Бог – как отец человекам, а когда дитя балует да наказам перечит, что отец делает?

– Это чего такого человечество отчудило, ежели кару такую заработало?

– Да много всего богопротивного было: однополый секс, наркотики… В промысле Божьем усомнились, себя выше него ставить стали: операции по смене пола – видите ли, Творец ошибся, создавая человека таким, каким он родился. Всю вселенную сотворил без ошибок, а вот тут промашку дал. И, конечно, человек же лучше Бога знает, кем должен родиться на этот свет. Но самым страшным было то, что люди начали поклоняться деньгам вместо Бога, и тот был круче, у кого этого говна было больше. Такие и себя богами мнили – ни совесть, ни законы Божии им не указ были; остальной честной народ за людей не считали. Всякий разврат да беспредел творили. Вот и поплатились.

– Так и до потопа же Великого было, неужто люди так ничему и не научились?

– Научились Егор. Только супротив нас больно серьезный супостат воюет: Денница – Сын зари, Первый ангел Господень, будь он неладен. А душа человеческая без истинной веры слаба да на похоть падкая. Вот Сатана и властвует над этим миром, чтобы доказать Творцу, что недостойны мы любви Божией. Потоп-то только Ной с семьей пережили, а наших православных, глянь, сколько выжило в адском пекле, и ничё, живем, детей рожаем.

– Так и безбожники уцелели…

– Само собой. Как же Люциферу без служителей, рухнет тогда царство-то его нечистое, а выжившие в веру обратятся, и не будет в том никакой заслуги.

– Да… Вроде всё просто, а заморочено аж жуть, – молодой мозг старался переварить полученную информацию.

– Буди смену, солнце встает. Впереди тяжелый день, надо поспать.

Всучив весла Сереге и примостив под голову рюкзак, дед окунулся в объятия Морфея.

Жизнь уцелевшего легкой не назовешь, да и какие могут быть сны, когда даже во сне вынужден нюхать и слушать – а забылся, всё – кранты, и без вариантов.

Но сегодня память отпускать не хотела.

***

Разноголосый гул доносился в открытую дверь вперемежку с приятным холодком бабьего лета.

– Володь, чего они там разгалделись-то ни свет ни заря?

Володька шустрил у стола; ловко орудуя ножом, нарезал овощи. Методичный стук ножа о разделочную доску затих.

– Сам всех своим вече перебаламутил, а теперь чего они галдят? Тебе хорошо, не женат, ни кола, ни двора. Всё добро в рюкзак сложить можно; где кормят – там и дом, ни забот, ни хлопот. У людей семьи, дети, хозяйство какое-никакое – а за ним присмотр нужен, надо решать, как домой добираться. А как эти супостаты антенну свалили, так мы последнюю связь с миром потеряли. Вот народ и мыкается, но что-то серьезное люди предпринять не могут. Катализатор нужен или козел отпущения – вдруг всё пойдет сикось-накось – чтобы было на кого пальцем показать. Тут уж ничего не поделаешь, такова человеческая натура.

Нож с удвоенной скоростью забарабанил по доске, ясно выказывая недовольство хозяина.

– Им реагент нужен, а я-то при чем здесь?

– Если б не ты, порешил бы Семен Танюшку и правил бы ими как стадом. А ты сейчас, как этот самый козел среди баранов – без тебя сгинут, все до единого. Теперь это твой крест, тебе их и вести.

– По-твоему, её надо было им на поруганье оставить? Или как? Они расправу удумали. Казнь! Душу невинную загубить, и все молчали. Все! До единого! За шкуры свои тряслись.

– И кстати, о Танюшке…

– Ну чего опять не так?

– Ты ее долго игнорить собираешься?

– Поясни, а то я с утра без кофе в последнее время тебя совсем перестал понимать.

– Тебе очки нужны, а не кофе, бестолочь бессердечная! Или, по-твоему, это она мне из столовки при полном макияже котлеты таскает? А ежели не люба она тебе, так дай ей знать. Нечего человеку голову морочить да сердце обнадеживать.

– Вован, окстись, мне домой уезжать, и я еще из ума-то не выжил – по доброй воле сюда вертаться. После такого я с вахтой завязал. Танюшка-то, она классная. Ну вот на хрена ей такой разгильдяй? А ей как скажешь-то? Не ровен час, обидишь ненароком, да и котлет потом по-любасу не получим. А так, глядишь, всё само собой и устаканится.

– Устаканится, как же. Иди давай, пока они вече сюда не перенесли. Натопчут, убирай потом за всей толпой.

Нож сильнее забарабанил по доске.

– Ну на кой мне всё это? Интересно, а слинять как-нибудь по-тихому можно?

– Ты же уже знаешь ответ. Грех на душу возьмешь. Тяжелый грех…

– Не было печали, да и сам ты, Вовка, козел…

Пришлось снова залезть в берцы.

***

Несмотря на ранний час, почти весь городок был здесь. В центр поставили бочку, ораторы друг за другом поднимались на импровизированную трибуну, агитируя остальных принять именно его «правильное решение». Собраться с мыслями не дали: под крики и свист, в прямом смысле слова, меня поставили на бочку. Ропот стих. Я должен был сейчас родить и воплотить в слова ответ на терзающий всех вопрос: «Что делать?»

– О чем спор спозаранку затеяли? Аль чего не поделите?

– Да вот думу думаем, как до дому добираться. Со стройкой-то, почитай, всё, да и денег, видно, нам тоже не видать, – рявкнул кто-то из толпы в ответ.

– Ну насчет денег, это еще надо поглядеть. У нас ближайшая пересменка когда?

Толпа ответила дружным хором:

– Семнадцатого.

– Правильно, то есть через восемь дней смена приедет, а там еще пара-тройка дней пути, и салам-аллейкум, мягкие тапочки и родной диван. А ежели пересменка припозднится, то вояки-то по-любому припрутся вакцинацию доделывать. У военных с этим строго, они дела недоделанными не оставляют. И забудем всё, как страшный сон.

– Если под шумок нас с деньгами не кинут, – буркнул кто-то в толпе.

– А если такая херня по всему миру приключилась? – тревога в голосах строителей звучала уже слишком явно.

Работяги обеспокоенно заерзали.

– Кинут, не кинут… Случилась аль нет? Чего гадать-то, время придет – узнаем, там и думу думать будем. Нам эти восемь дней прожить надобно. А что, если мертвяки снова заявятся?