– Вторая сторожа уже, – хрипло, он все еще не мог отдышаться, прошептал Воица, глядя вслед ускакавшим вперед половецким воинам.

– Сам-то откуда будешь? – спросил незнакомец.

– Из Холмеча.

– Это та деревня, что сегодня пожгли? – русич снова обернулся, покачал сочувственно головой. – Звать-то тебя как?

– Воица. При крещении Андреем наречен, – поправился он.

– А я – Твердибой. Не крещен вовсе. – Воица с удивлением посмотрел на странного русича, который, похоже, гордился тем, что он язычник. – Нас всех, – Твердибой кивнул на идущих перед ним пленников, – под Лоевом полонили. Три дня как уже.

– А куда нас теперь?

– Известно куда! – русич еще раз обернулся, синие глаза печально взглянули на Воицу. – В полон!

Мимо, едва не затоптав пленных русичей, пронеслась еще одна сторожа.

Дорога, по которой шел отряд, проходила через лес, берегом Днепра, временами подходя так близко к реке, что сквозь листву проглядывала гладкая поверхность воды. Солнце, хоть и начало клониться к закату, стояло еще высоко, было жарко, пот ручьем стекал по спине. Во рту у Воицы пересохло, жажда мучила невыносимо, а за деревьями, совсем рядом, Великая река так неспешно катила свои волны на юг, и свежий ветер надувал большой, красный с белым, парус одинокой ладьи.

Красное фряжское вино было слишком терпким на вкус, вязало во рту. Ярослав Святославич, удельный князь Рязанский и Муромский, одним глотком осушил кубок и раздраженно отшвырнул его в угол шатра, серебряная чаша глухо ударилась о застеленный дорогими коврами пол.

На шум заглянул постельничий князя, Митяй, но Ярослав махнул унизанной золотыми перстнями рукой, и тот исчез, не осмеливаясь досаждать своему господину, в которого сегодня словно сам дьявол вселился – князь метался в бессильной ярости, срывая зло на всех, кто попадался ему под горячую руку.

С самого утра Ярослав не находил себе места и было отчего. Вот уже семь дней длится осада Любеча, а он так и не решился на приступ. А тут еще половцы, разграбив все окрестности города, снялись и ушли за реку. Разметав подушки, Ярослав поднялся, подпоясался мечом и, накинув на плечи серый походный мятель, вышел из шатра.

Свежий ветер налетел весело, растрепал его длинные светлые, в отца, волосы. Ярослав откинул со лба непослушную прядь и тоскливо посмотрел на так ненавистные ему гордые высокие башни Любеча, на неприступные стены, багряные в лучах заходящего солнца. Он плотнее закутался в плащ.

Вокруг шатра, поставленного на высоком холме, раскинулся стан его воинов. С ним остались около тысячи верных рязанцев и муромцев, да сотни три касогов из большой тмутараканьской дружины брата, Олега Святославича. Ярослав посмотрел направо, туда, где еще вчера, растянувшись до самого Днепра, горело множество костров, где стояли четыре тысячи половецких воинов молодого Итларевича, отправленного вместе с ним завоевывать западные рубежи Черниговского княжества. А где они теперь?

С самого начала осады небольшие отряды кочевников стали переходить на другой берег Днепра. Потом их становилось все больше, больше и наконец главные силы союзников покинули его. Такого не случилось, если бы войском командовал его старший брат Олег. Не случилось, если бы сразу пойти на штурм этих проклятых стен, но он все медлил, никак не мог решиться. И вот остался ни с чем. Без половцев о штурме нечего даже и думать, да и осаду придется снимать, не ровён час, защитники города перейдут от обороны к нападению. И самое обидное, что виноват во всем этом только он сам, он и его нерешительность. Вот и томился Ярослав Святославич от вынужденного бездействия и злился на всех, проклиная и алчных, жадных до грабежа половцев, и неуступчивых жителей Любеча, а больше всех самого себя. И было от этого особенно грустно.

Ярослав шел по готовящемуся ко сну лагерю, дружинники кланялись, приветствуя своего князя. Сзади, держась на некотором отдалении, следовали телохранители, во главе с громадным звероподобным Рудольфом, немцем, служившим еще его отцу.

Свежий воздух немного успокоил его. Сделав небольшой круг, проверив посты, Ярослав вернулся к своему шатру. С помощью Митяя умылся заботливо подогретой водой, вытер руки чистым рушником.

– Созови бояр! – коротко приказал постельничему. – Да подай меду! – при мысли о вине почувствовал горечь во рту. Как только его греки пьют?

В шатре было прибрано. Разбросанные подушки аккуратно сложены на постели, на небольшом столике чистая посуда, в том числе серебряный кубок. Уютно потрескивали в жаровне дрова, пахло благовониями – Митяй постарался. Ярослав усмехнулся, уселся на подушки к столу.

Собственно, чего он бесится? Он молод, богат, в отличие от Олега, у него есть свой удел. Ну подумаешь, ушел Итларевич! И что? Дался ему этот Любеч? Это Олегу нужна земля. Это ему нужны победы. Это его война! Еще неизвестно, каким соседом окажется брат.

– Все готово, княже, – вошел постельничий. Ярослав милостиво кивнул, Митяй негромко хлопнул в ладоши, и тут же забегали слуги, накрывая на длинный и высокий стол, который поставили взамен прежнего.

От аромата всевозможных не по-походному разнообразных яств у Ярослава потекли слюнки. Да, свежий воздух явно пошел ему на пользу, снова усмехнулся он, наблюдая, как слуга наливает в кувшин пахучий забористый мед.

Первым из бояр пришел Арнульф, старый воевода, немец, как и Рудольф. Отцу Ярослава, Святославу Ярославичу, Великому князю Киевскому и Черниговскому, служило много выходцев из Германской земли. Они пришли на Русь вместе с матерью Ярослава, Одой, а после смерти отца многие из них остались с младшим из Святославичей.

Арнульф был среднего роста, но крепкий и кряжистый, как старый могучий дуб. Лицо его, изборожденное шрамами и морщинами, было обрамлено короткой, аккуратно подстриженной бородой, длинные седые волосы заплетены в косы.

– Приветствую тебя, князь, – Арнульф почтительно поклонился, речь его после стольких лет жизни на Руси звучала почти без акцента.

– Здравствуй, Арнульф, – князь сделал шаг навстречу и обнял старика. Арнульф был для него не просто воеводой, он был его наставником, по сути, заменившим отца. Ярослав сам провел боярина к столу, усадил на почетное место, по правую руку от своего больше похожего на трон кресла.

Вслед за Арнульфом стали приходить и остальные бояре Ярослава: кланялись, отдавали мечи Рудольфу, бывшему еще и княжьим мечником, рассаживались на длинных лавках. Последним в шатер влетел чернобородый предводитель касогов Хажимет. Наконец-то все были в сборе.

Ярослав обвел взором сидящих за столом. От этих людей зависит очень многое. Эти люди – его опора, его надежда, его будущее.

Некоторые, подобно Арнульфу, ходили в походы еще с его отцом, других возвысил он сам. Все они не раз доказывали свою преданность, без колебаний выполняя волю князя. Но что они скажут сейчас? Ярослав, словно пытаясь прочитать мысли, заглянуть в душу, внимательно смотрел на своих бояр.

Вот, глубоко задумавшись, нахмурился старик Арнульф. Рядом с ним Игнатий, опытный воин, воевода Мурома. Этот смотрит в глаза князю открыто, без страха. Дальше сидят боярин Поздей с сыном Романом. Оба – лихие рубаки, отчаянные смельчаки, но под взглядом князя потупили взор, им не по сердцу эта война. Сверкает глазами из-под сросшихся на переносице черных бровей Хажимет. Рядом с касогом – воевода младшей дружины, боярин Петр – строг с гридней, скор на расправу, даже на князя своего смотрит сурово. Сопит, отдуваясь, грузный боярин Богша, угрюмо уставился на свои огромные ручищи. Ждет княжьего слова Творимир, воевода Рязани, прославленный воин, так же как и Арнульф служивший еще его отцу, ждут его слова бояре Дмитр, Вобей, молодой бесстрашный в сече Андрей Губа. Все они ждут, ну что ж, тянуть дольше нельзя.

– Бояре! – Ярослав гордо выпрямился во главе стола. – Я созвал вас, чтобы решить, как нам быть теперь, – князь помолчал, силясь унять вновь закипающую ярость. – Теперь, – руки, унизанные перстнями, с силой сжали резные рукояти кресла, – когда Итларевич оставил нас. Теперь, – в чуть хриплом голосе князя послышались отголоски свирепых бурь, – когда мы не можем продолжать осаду. Теперь, – Ярослав надменно, с вызовом тряхнул головой, – когда нам остается или отступить, или погибнуть, бросившись на эти проклятые стены!