– Хочешь вишен, малыш?
Ребенок жестом отказывается. Он не сводит голубых глаз с пораженных болезнью ног старика.
– На кого ты охотился?
– На кролика.
– На кролика, Ваша Светлость, – поправляет его Луис Кихада, седовласый полковник на службе у императора.
– Оставьте, друг мой. Это совершенно не важно. И ты убил его, этого кролика?
– Нет… Ваша Светлость. Он ускользнул. Я не стал стрелять в другой раз. Он заслужил свою жизнь, раз я промахнулся.
– Это хорошо, дитя мое. Ты честен сердцем.
– Как и его отец, – заявляет верный Кихада.
Ребенок усаживается рядом с полковником. Карл улыбается. Взяв горсть вишен, император задумывается о том, как не похож этот мальчик на его внука, инфанта дона Карлоса. Угрюмому и скрытному тринадцатилетнему отпрыску Филиппа II ничто не доставляет большего удовольствия, чем ловить зайцев и сжигать их заживо или сдирать с них шкуру, с живых. Проклятое семя. Впрочем, его отец отнюдь не жесток, только несколько слишком уравновешен, слишком осторожен, на его вкус. Но ему предстоит унаследовать суверенную власть, и он будет нуждаться в помощниках с благородной и мужественной душой – таких, каким обещает вырасти малыш Иероним.
– Тебе уже сказали, что скоро ты отправишься в Вальядолид, чтобы завершить свое образование, дорогой мой…
Старик на мгновение заколебался. Он предпочел бы назвать мальчика своим сыном, но этого делать нельзя.
– …дорогое мое дитя?
– Да, Ваша Светлость. Но лучше бы не слишком скоро! Мне нравится здесь… и потом, мне хочется быть с вами.
Иероним направляется к террасе монастыря Юста. Пристроенная к стене церкви отцов иеронимитов, она нависает над водоемом и фруктовым садом. Немного дальше начинаются густые кустарники, леса и горы, которые почти пропадают в мутновато-пыльном свете – таком как на полотнах любимого императором Тициана. Высоко в беловатой лазури кричит одинокий сарыч. Ребенок поднимает голову и смотрит на парящую птицу.
– Светлость, а это правда, что турки охотятся с сарычами?
– С ястребами, иногда с орлами, насколько мне известно. О сарычах я не слышал…
– Они, наверное, прекрасные охотники, если так…
– Безусловно, они почитаются таковыми. Но ты должен знать, что у них не наша вера. Я воевал с ними всю жизнь.
– Как король Филипп?
– Да, и если ему поможет Бог, он это продолжит.
Он чувствует признаки начинающейся мигрени в затылке своей седой головы.
– Кихада, помогите мне вернуться в мою комнату. Я должен продиктовать вам нечто важное.
Император, удалившийся от мировых дел три года тому назад – после своего торжественного отречения, ошеломившего все европейские дворы, – жестом подзывает к себе Иеронима. Мальчик приближается. Карл гладит его по волосам и по щеке, целует в лоб. Иероним ничего не имеет против. Он очень привязан к старику, который часто вызывает его к себе. Отец мальчика охотно идет навстречу этому желанию. Император опускает свою искалеченную подагрой руку. Мальчик забирает свой арбалет и убегает.
– У него такая же кожа, как у его матери, – вздыхает Карл, вернувшийся к себе. – Как вы его находите, Кихада?
– Прекрасный ребенок, Ваша Светлость, точная копия своего отца. И тот же высокий ум, насколько я могу позволить себе судить.
–Ах, что вы знаете об этом? Не будьте льстецом! Время этих игр прошло. Вы один из очень немногих, кто знает правду об этом ребенке, а потому говорите без уверток.
– Ваша Светлость, я совершенно искренен. Мальчик очень живой, без единого изъяна, как на теле, так и в сердце.
– Мне тоже так показалось. В нем нет ни одного из пороков Карлоса. Вы принесли письменный прибор? И перо? Хорошо, пишите. Это к моему сыну Филиппу. Я знаю, что он исполнит мою волю.
Заявляю, что во время моего пребывания в Германии, будучи вдовцом, я произвел на свет от незамужней женщины внебрачного сына по имени Иероним. Я пожелал и желаю ныне, в силу некоторых причин, располагающих меня к этому, чтобы он, если обнаружит такую склонность, принял постриг в какой-либо монашеский орден, по собственному выбору и соизволению, без всякого насилия или противодействия с чьей бы то ни было стороны. Но ежели окажется, что он не сможет принять такое решение и предпочтет монашеству жизнь в миру, то моя воля и мое распоряжение предписывают, чтобы ему регулярно, каждый год, выдавалось от двадцати до тридцати тысяч дукатов дохода от Неаполитанского королевства. Наряду с этим доходом ему должны быть назначены в пользование и распоряжение земли и вассалы. В остальном, независимо от образа жизни, которому решит посвятить себя указанный Иероним, я строжайше рекомендую моему сыну и моему внуку-инфанту чтить и уважать его, внушить всем уважение к нему и признать за ним надлежащее ему достоинство. Требую сохранить, принять к сведению и привести в исполнение сей письменный наказ, под которым я подписываюсь моим именем и моей рукой и который я запечатываю моей секретной малой печатью. Письмо это должно быть рассмотрено и приведено в действие как дополнение к моему завещанию.
– Это все, Ваша Светлость?
– Да, Кихада. Вскорости вы передадите его донье Хуане в Вальядолиде или там, куда она захочет перевести двор, лишь бы это не был Мадрид. Этот мальчик должен быть рядом с инфантом и его наставником Онорато Хуаном.
– Вы говорите, вскорости, Ваша Светлость? Значит, вы больше не хотите, чтобы ребенок был рядом с вами?
– Кихада, это «вскорости», которое я употребил, означает час моей смерти. Помогите мне лечь, монахи сейчас отслужат мессу за упокой души императрицы. Моя душа в ней также нуждается.
Внебрачный сын Карла V – тот самый, который позже прославится под именем Хуана Австрийского как победитель турков в битве при Лепанте, – отыскал щель в стене монастыря. Он проскальзывает в нее. Сарыч кружится над его головой и кричит, как будто зовет его последовать за ним. Некоторые раввины и муллы придерживаются легенды, согласно которой в давние времена, в пустыне, подобная птица долго кружилась над головой Измаила. Как некогда внебрачный сын Авраама, Иероним достает из колчана стрелу и в точности, как тот, промахивается по птице.
Сарыч усаживается на самый верх колокольни Юста. Под его когтями плывут голоса иеронимитов, которые император тщательно отбирал для своего убежища. Он потребовал у ордена самых лучших его певчих, поставив условие, чтобы ни один из них не жил в миру. Ему хватило этой слишком светской capilla flamenca, с ее постоянными интригами вокруг него. Управлял ею, до самой своей смерти в прошлом году, Тома Крекийон, вернувшийся с берегов Черного моря после каких-то странных приключений, о которых он так и не пожелал рассказать подробности. С того момента Карл V передал Филиппу это бургундское наследие. Месса, сочиненная Кристобалем де Моралесом, подходит к Господи помилуй.
– О, сукин сын! Какой отъявленный вор, этот Моралес! Он украл у Гомбера его Тысячу скорбей, доставшуюся ему от Жоскена, если я не ошибаюсь.
Дождавшись Credo, Карл спокойно засыпает, тихонько напевая et expecto resurrectionem mortuorum[112] и устремив глаза к алтарю, который он видит из своей постели.
21 сентября того же 1558 года, в котором император отдает, наконец, душу Богу своего Писания, над собором в Турне идет проливной дождь. В тихом домике с треугольным верхом, окруженном каналами и охраняемом плюющимися гаргульями, некий каноник, парализованный грузом своего тела и увенчанный славой, возвращает единой библейской троице души Николаса-Николь-Билал-Ника. Его совершенно лысая голова покоится на руках его служителя и отныне наследника – седеющего красавца, которого фламандцы, да и вся Фландрия, зовут по-христиански Гаспаром и даже мысли не могут допустить, что он когда-либо носил комическое имя Гаратафас.
Когда император пошел войной на протестантов, Гомбер остался в Регенсбурге. За девять месяцев своего пребывания там он сочинил восемь композиций на тему Magnificat и переслал их императору. Они звучали повсюду и принимались с таким восхищением, какого даже Жоскен не мог когда-либо себе представить. Это были уже не стрельчатые готические арки и своды, создаваемые голосами, но совершенные по конструкции пчелиные соты. И только Билалу и святой Цецилии было известно, как удалось Гомберу проникнуть в тайну этих неслыханных волшебных комбинаций звуков. Карл получил его сборник в Ульме одновременно с сообщением о появлении на свет маленького Иеронима. Это было на следующий день после победы в Мюльберге, где он разгромил Шмалькальденскую лигу. И в благодарность за некоторые необычные услуги, оказанные ему в один прекрасный майский вечер, император вернул Гомберу все его прежние звания и пребенды.
