Своевольная и капризная, донья Мария принимается со страстью изучать все, что относится к мореходству. Узнав, что курс взят на Марсель, она тут же начинает возиться с измерительными приборами. Барбаросса уступает ее прихоти поминутно определять местоположение корабля. После компасов и астролябий на нее нападает страсть к географии. По всей палубе валяются оставленные ею карты, о которых она забывает, едва бросив на них рассеянный взгляд. Ее безалаберность позволяет Николь изучить положение Эолийских островов.

Он совещается с Содимо, который потихоньку напевает рефрен Гаратафаса.

– Пятьюдесятью двадцать взмахов весел от Базилуццо – три острова на закате солнца, Туманный в середине, появляется на исходе дня.

– Стой! Можно сначала?

– Пятьюдесятью двадцать взмахов…

– … будет тысяча, не так ли?

– Так. И что?

– Всегда своей судьбе наперекор

Мы повторяем взмахи этих весел,

Их тянем и толкаем, но укор

Горчайших сожалений в сердце носим!.

Мне это напоминает одну песню, которую очень любит император – Она называется Тысяча скорбей.

– Хасан предпочитал Все сожаления, – вздыхает Содимо.

– Увы! Эту он тоже полюбил бы. Она как прощание, и там есть куплет:

Мне обойдется в тысячу скорбей

Покинуть вас и светлый лик забыть.

Осталось боль и траур полюбить,

И приближать закат печальных дней.

– К чему ты клонишь?

– Я думаю, что именно Алкаиде предначертано отомстить за его Al Jezeera! Эта песня идеально подходит к нашему плану! Вслушайся в слова…

Гомбер несколько раз повторяет четверостишие, некогда положенное Жоскеном на музыку.

– Я понял! Песня станет кодом! В тысяче весел…покидая лик солнца… приближение заката уходящего дня…

– Гаратафас говорил о зловещих островах. Их три, в середине Туманный. Его название не произносится вслух…

– Растолкуй!

– Упрячем его в союз и между болью и трауром. Это будет вполне соответствовать!

– А Базилуццо? Как замаскировать это название?

– Это любимая песня императора, или короля – по-гречески basileus! Стало быть, ключом к нашему коду будет песня басилевса!

Николь вспомнил одну историю, случившуюся как-то при бургундском дворе. Художник-миниатюрист Петрюс Аламир некогда смог очень ловко обмануть чиновников юного Генриха VIII. Под прикрытием заказа музыкальных манускриптов, ради которого надо было отправиться в Лондон, Петрюс шпионил в пользу своих фламандских господ. Довольно нескоро заметили, что Аламир переправляет в Брюгге ценнейшую информацию, внося ее, посредством кодирования, в песни, предназначенные для Маргариты Австрийской. С помощью пародирующей мессу песенки Скольких уносит ветер, лютневой нотной таблицы и шифра, вырезанного внутри флейты, Петрюс Ван ден Хоув, он же Петрюс Аламир – это было его кодовое имя – доставлял фламандцам все сведения о флоте, армиях, счетах и тайных происках Генриха VIII.

– Обнаруженный, он спас свою голову только потому, что догадался спрятаться в бочке, которую погрузили в трюм корабля, приписанного к Антверпену!

– Неплохо. Но если Туманный мы можем зашифровать в песне, как ты поступишь с картой? Она все-таки нужна. Ты же сказал, что солнце меняет свое положение. Следовало бы закодировать постоянное положение трех островков. Теперь моя очередь предложить идею! Ты сохранил эту карту с Эолийскими островами?

– Нет. О, как я недальновиден! Но все очертания я очень хорошо запомнил.

– Сможешь мне их нарисовать, здесь, на досках? – спрашивает Содимо.

– Да.

– Валяй. Довольно будет нескольких черных точек…

Гомбер снова использует огарок свечи. Запачканный сажей фитиль вычерчивает на досках группу островов и островков, какими Гомбер увидел их на карте.

– Превосходно! Ты уверен в точности рисунка?

– Да, но что ты предлагаешь? Я пока не уловил.

– Смотри! Ты знаешь, что такое нотный стан?

– Да уж, наверное!

– Так вот, расположение волокон на этих досках напоминает нотный стан. Поскольку он состоит из линий, на которых и между которыми рисуются ноты и ферматы, обозначающие звуки и их высоту, мы можем перенести местоположение Туманного в нотную запись песни.

– Ты прав! Эти острова похожи на линейки с нотами! Они даже напоминают черновой набросок мелодии.

– Тогда дело за тобой. Преврати Тысячу скорбей в код Туманного!

– Остается одна проблема, Содимо. Как унести этот секрет с собой?

– Вспомни письмо Хасана. Там написано: «решение задачи предоставит кожа Содимо». Мои татуировки! Конечно, следует использовать кожу как холст! Моя уже вся расписана, я могу нарисовать на твоей…

– Это было бы сложно, у меня кожа слишком рыхлая. Давай лучше разрисуем Гаратафаса.

– Почему же именно его?

– Вытатуировать на нем этот секрет означает предоставить ему надежный пропуск, когда он будет с нами на той стороне. Это сделает его там необходимым, даже если на него будут косо смотреть, слыша его чужеземный акцент. Таким образом, мы останемся вместе, как на этом настаивал Хасан.

– Ты забываешь, что теперь он очень близок к райя и туркам…

– Да не забываю я! Его с минуты на минуту могут уличить в шпионаже. Несмотря на все предосторожности, ему грозит большая опасность со стороны Алкаиды, а я не хочу его потерять.

– Что же делать? Татуировка требует много времени и должна быть нанесена аккуратно. Я в этом кое-что понимаю.

– Мы скоро будем в Марселе. В городе нам легче будет укрыться от подозрительных взглядов.

– И смыться!

– Не так скоро, Содимо. Куда нам идти? Кому ты хочешь передать секрет Туманного? Французам? Они в союзе с турками.

– Тогда нам следует дойти до императора.

– А для этого добраться до Италии или Испании. От Марселя не так уж далеко до имперских земель. Ницца относится к Савойе, а та в союзе с Карлом V. Подождем более благоприятного момента.

Это ожидание отнимает у них шесть месяцев, потому что после Марселя все оборачивается не так, как им хотелось бы. Флотилия, разумеется, прибывает, и ее ожидает торжественная встреча. От замка Иф до самого горизонта выстроились, как почетный караул, двадцать шесть королевских галер. С башни Сен-Жан ее приветствует щедрая канонада. Звонят все многочисленные колокола аббатства Сен-Виктор, древние своды которого не могли и помыслить, что когда-либо увидят под собой хотя бы одну феску. Но Николь, Гаратафас и Содимо сходят на французскую землю один единственный раз – в составе ослепительной и несколько беспокойной свиты Барбароссы, которому надо было встретиться с посланцами короля и получить его распоряжения. Этого зрелища марсельцам оказалось достаточно, чтобы немедленно засыпать петициями герцога Энгиенского и барона де Гриньяна с требованием не допустить пребывания людей Турка на суше. Они высоко оценили достоинства жеребцов и конских доспехов, верблюдов и пантер, обезьян и павлинов, чая, абрикосов, лимонов, пряных кореньев и всех этих редких растений, присланных Сулейманом, но пусть каждый остается на своем месте, и тогда все овцы будут целы. Тем более, что флотилия должна еще задержаться здесь на какое-то время, поскольку Франциск пока не принял никакого тактического решения.

Приходится ждать. Для марсельцев стоящие на рейде до середины лета тридцать тысяч магометан остаются такой же угрозой, какой они предназначены быть для испанцев. По пять раз на день Божья Матерь вынуждена слушать монотонный речитатив муэдзинов, доносящийся со стороны ее родного моря, в которое рыбаки больше не осмеливаются выходить на ловлю сардин. Дева Мария пока не имеет привычки делить с кем бы то ни было свое молитвенное пространство.

Приступы гнева Барбароссы множатся на «Реале» быстрее, чем блохи. Он не может принять самостоятельного решения вернуться в Алжир, поскольку обязан подчиняться приказам своего повелителя Сулеймана, а тот сегодня союзник французов. Что касается Николь и Содимо, то они вообще не намерены оставаться собственностью Турка. Сердце каждого из них уже перешло на эту сторону Средиземного моря. Пользуясь общей неразберихой, они сговариваются с Гаратафасом о свидании на суше. В одну из июньских ночей они решаются доплыть в темноте до прибрежных скал. Но какая-то слишком темпераментная прачка, приняв этих запыхавшихся пловцов за то, чем они не являются, сзывает кумушек, и все вместе они ударами вальков прогоняют чужаков обратно в воду.