– Ачуда, ты еще здесь? – раздался крик его друга, Ориганни. – Я знаю, что здесь, скорее выходи!..

Ачуда украдкой высунулся в маленькое окошко, служившее больше бойницей, что открывало вид на дверь с уличной стороны. Его друг был обращен к нему спиной, старательно прикладывая ухо к створке. Ориганни был высоким, с коротко обрубленными волосами, с узкими юношескими плечами и щуплой грудью, но с сильным и довольно волевым для его лет подбородком. Бесшумно просунув руку с копьем, Ачуда с силой ткнул тупым концом друга под лопатку.

Ориганни вскрикнул и резко развернулся. Его копье, описавшее полукруг, со свистом опередило взгляд, которым он нащупал Ачуду. Но тот легко блокировал удар и усмехнулся.

– Солнце едва встало, а ты уже соскучился по боли?

– Ты, клятый койот, – огрызнулся Ориганни, пытаясь свободной ладонью дотянуться до горящей от тычка лопатки. – Только и можешь, что со спины. Лицом к лицу ты всегда промахиваешься. Как я могу соскучиться по тому, чего от тебя все равно не дождешься?

– А на боку у тебя тогда что за рубец? – заметил Ачуда.

– Это от поединка на ножах с Могулем.

– Да, конечно… – Ачуда фыркнул.

Могуль был командиром Смотрящих в Ночь, и случаи, когда он посещал ристалище, были единичны. Оно и к лучшему. Среди ребят ходили слухи, что этот человек чрезмерно серьезен и жесток и не разменивается на тренировочные поединки, просто потому что в них нельзя убивать. Даже ветераны Смотрящих в Ночь избегали его компании. – Тогда зачем же ты еще явился в такую рань? Похвастать этой байкой?

– На границу нужны несколько новых Ждущих Закат, – глаза Ориганни лихорадочно горели. – Сегодня будет отбор. Сам командир пожалует.

Голова и рука Ачуды исчезли в отверстии бойницы, а через мгновение он вылетел из распахнувшейся двери, успев подхватить заваливающееся копье, которое оставил стоять снаружи.

– Бежим, – коротко он бросил другу, и они помчались.

Босые и ороговевшие пятки, как и положено у настоящих бойцов, шлепали по глиняной плитке, которой была вымощена Площадь Предков. Ее жители все еще дремали в своих мазанках, и лишь единичные фигуры блуждали в полутьме: жрецы, совершавшие обход, держатели торговых точек, раскладывающие на лотках съестное и имущество для обмена, водоносы, толкающие перед собой телегу с кувшинами из обожженной глины. Вместе с ними площадь оживляли грубые и нескладные изваяния из камня вперемешку с рудой – мощи, унаследованные от предков, – их серые провалы глаз не смыкались даже ночью, чтобы подать своим потомкам пример.

Каждое строение тут было окаймлено узкой траншеей. Бурые ручейки лениво текли по склону в отхожие канавы и впивались в раздувшийся ручей, который, сбегая к подошве Скального Дворца, вливался в течение своих подземных вод. И в то же время, благодаря инженерной мысли мудрых предков, из более высоких точек Скального Дворца сочилась пресная вода и стекала по выщербленному в камне акведуку, огибающему почти всю площадь. Строения возводили вдоль него из кирпича на основе древесной золы, песка и воды по методу Ил-Резоны, одаренного юноши, Высвобождающего Отца. Он же и предложил кирпичи класть таким образом, чтобы в стенах и фундаментах мазанок оставались полости, по которым бы струилась вода. В месте сочленения акведука и стены жилища строилась печь, что подогревала воду по ночам. А еще такую воду можно было пить. Отдельные жители ее даже смаковали или использовали в качестве припарок для мужского естества, ведь было известно, что вода эта течет прямиком из водоема, где купались красивейшие девушки племени. Они ухаживали за садами Бидзиила в Материнском Даре, что по ту сторону Скального Дворца, которые как раз и омывал этот водоем.

Водопровод, выдолбленный в камне, снабжал все ярусы чертога, в которых заседали вождь и его советники, и завершал свой путь в колодцах общего пользования, вырытых у подножия. Там, где не было мощеной плитки, росли мескитовые деревца, юкка, опунция и карликовые дубы. Но подобной роскоши по ту сторону разделительной стены не наблюдалось.

Преодолев ворота и патрулирующих их массивных краснорожих гвардейцев вождя, друзья вырвались в простор Кровоточащего Каньона. Здесь уже вовсю кипела жизнь. Люди носились с вязанками прутьев и корзинами с расходным материалом для своей работы. Дети тоже бегали, но не бездумно, мешаясь под ногами, а деловито, привлеченные к рутинным заботам, на которые не оставалось времени у взрослых. Посланник Зари вышагивал среди них, беспощадно лупя железной болванкой в подвешенный на шею чугунный гонг, не забывая выдавливать из себя протяжные крики.

Если у ограды еще встречались относительно просторные куполообразные хоганы с мощными деревянными шпалами в основе, построенные еще до войны, то по мере отдаления от Площади Предков утоптанную и голую землю уже наводняли вигвамы из шестов и кукурузной кожуры. О водоснабжении и отхожих канавах не могло быть и речи. Нужник был общим, монументальным и смердящим, оборудованным под компостирование и дренажированным для отвода мочи. Жизнь в блокаде под гнетом Пожирающих Печень научила людей извлекать пользу из всего, даже из собственного дерьма – его смешивали с остальным растительным мусором и золой и удобряли бедную каменистую почву. Должность была незавидной, позорной, но необходимой для нужд племени. Жрецы и сам духовный лидер Матаньян-Юло открыто призывали уважать изготовителей компоста, так как в их труде отслеживалась божественная природа – смешение неблагородных материалов и превращение их в качественно другой, дарующий жизнь или шанс на ее поддержание.

Но эти красноречивые слова все равно не могли переубедить Ачуду, что такая должность уготована исключительно для неудачников. Вещания же жрецов лишь были попыткой не дать мусорщикам покончить с собой, улегшись на Прощающих Холмах, а наоборот, воспрянуть духом и взять на себя то, во что не пожелали вляпываться все остальные.

В самых неблагоприятных участках, на крутых склонах или сильно продуваемых местах, встречались самые примитивные лачуги, а порой и вовсе одноместные шалаши, подходящие скорее для одомашненного зверя, чем для человека. Но каждый получал то, что заслуживает. Так утверждал Жигалан, и Ачуде хотелось в это верить.

Друзья приближались к Паучьей Погибели – просторной котловине, огороженной огненно-красной горной цепью, над которой со скоростью молнии обожали с визгом проноситься хищные птицы – подростки здесь тренировались и готовились отдать свою жизнь долгу Смотрящего в Ночь. Но до тех пор, пока они еще не провели ни одной ночи на границе, их называли Презирающими День.

Босоногие и тощие мальчишки уже выстроились напротив Струглура, Кующего Дух. Ачуда его не любил. Презирающих День поочередно тренировало два ветерана Смотрящих в Ночь: один был ответственным за развитие духа и дисциплины, а второй за физическую подготовку, владение копьем, охотничьим луком и криком – подобием ножа, вырезанным из кости ноги человека – для ближнего боя. Второго наставника звали Уретойши, Поднимающий Ветер – он был моложе, улыбчивее, с соревновательным духом, и было нетрудно догадаться, что Ачуда предпочтение отдавал именно его урокам, нежели нравоучениям Струглура.

Но, к немалому сожалению Ачуды, на тренировках времени больше уделяли, как ни странно, вовсе не боевой подготовке, а духовной. Струглур принуждал делать морально тяжелые вещи. Каждый мальчишка, который вступал в ряды Презирающих День, был обязан завести на свой выбор питомца и единолично ухаживать за ним, развивая в себе чувство ответственности, и не разлучаться с ним даже на тренировках. По этой причине на ристалище в Паучьей Погибели был установлен многокамерный вольер, из которого доносился несмолкаемый шум и возня.

А потом совершенно случайно, в любое время, вне зависимости от заслуг или провинностей, к юнцам мог подойти Струглур, и происходил примерно следующий диалог:

– Это крапивник? Они же юркие… Как его поймал?

– Я нашел яйца в расщелине, учитель.

– А остальные зажарил?