Сонная дымка, всем своим видом предвещавшая скорый рассвет, плыла над кукурузным угодьем. Ее слегка волновало и подергивало от сырости минувшей ночи, и она рдела, словно девица, от близости красных могучих останцев и хребтов Кровоточащего Каньона, которых уже успел коснуться первый утренний свет.

Вдруг дымку рассек гулкий удар чем-то железным. Нестерпимый звук повторился. Еще один. Следом – горловой душераздирающий крик. Это означало, что в племени Кланяющихся Предкам наступил новый день.

Сердце Ачуды сжалось и несколько раз плеснуло горячим, поднимая в груди удушливый жар. Ему снилось нечто важное и одновременно сладкое, с послевкусием кленового сиропа – он был в одном прыжке от чего-то, что осмелился бы назвать высшим трофеем. Нет, даже мечтой. Но это точно не было ей, ведь свою мечту, бессменную и гордую, он всегда знал четко. А это же расплывчатое нечто он вспомнить не мог, хоть и наслаждался тающими остатками его присутствия…

В зажмуренных глазах почему-то всплывал аконит – тягуче-синей расцветки цветок. Красивый и ядовитый. С тех пор как его мать им отравилась, любое напоминание о нем сопровождалось застарелой болью. Но почему же ему так хорошо… Звонкие удары железной болванки за стенами жилища снова напомнили о том, что Отец не ждет.

Ачуда поднялся на локтях и тяжело выдохнул. Спина ныла и плакалась, что не смогла отдохнуть подольше, а вчерашние порезы на руках и груди надоедливо саднили. Посланник Зари снова издал вопль.

«Настанет день, и он сорвет свои каплуньи связки», – с надеждой и раздражением подумал Ачуда и поморщился, отбросив прядь волос со взмокшего лба. Было темно, но он разглядел пустую отцовскую лежанку.

Его отец, как и положено воинам племени, уже потел и звенел акинаком в боевом плясе с другими его братьями под чутким присмотром главы военного совета, Бидзиила, Побеждающего Всегда. О главе ходили головокружительные слухи, но ни один из них отец не считал нужным прояснять сыну. Однако второе имя своего командующего, Побеждающий Всегда, отец если и поминал, то с непонятной усмешкой, природу которой Ачуде до сих пор не довелось понять.

Сам же отец, помимо своего первого имени – Жигалан, подаренного матерью при рождении, также успел обрести за жизнь и второе – Бьющий в Грудь. В свою или чужую – Ачуда не знал, так как не застал миг, когда его отца этим прозвищем наградили.

В жизни каждого человека однажды наступал миг или поступок, который он совершил, что поразительно точно и емко отражал всю его сущность, какой бы та противоречивой ни казалась. То, чем человек жил, то, чем гордился, чего боялся и ради чего был готов собой пожертвовать. Второе имя было предназначением, которое в человеке сумели разглядеть другие.

Но по правде, не было столь уж важным, какое и в ком предназначение выявили, ведь долг для всех был уготован один – жить ради освобождения Отца. Освобождать или, на худой конец, с предельной отдачей способствовать этому как можешь. Остальное в племени Кланяющихся Предкам, с тех пор как открылась историческая правда, было вторичным. Но помимо долга перед Отцом, жизнь племени отягощала и другая, на приземленный взгляд Ачуды, куда более животрепещущая проблема.

Ачуда, как и большинство других подростков, кого он знал, родился и существовал в условиях непрекращающейся войны и страшной угрозы, нависшей над многострадальными Кланяющимися Предкам. Имя ей было Пожирающие Печень.

Пожирающие Печень были кочевым племенем, пришедшим, по подозрению вождя, с дикого юга, и его представители занимались тем, что пожирали печень. А также сердце, мочевые бобы, грудные меха и остальную дымящуюся в сумеречном воздухе требуху, которую выдирали из порванных животов поверженных противников. А их противниками были все, кто не был выходцем из их рода.

Откуда именно они пришли, зачем, в каком количестве, и какие участки Кровоточащего Каньона уже успели заполонить – никто не знал, но одно было известно точно – нападали каннибалы под покровом ночи, а убивали ровно столько, сколько велел им желудок. Для них племя Ачуды было чем-то вроде стада бизонов, которое нет необходимости пасти и которое нецелесообразно вырезать целиком и разом. На территории Кланяющихся Предкам было достаточно людей, чтобы удовлетворять гастрономические нужды людоедов как минимум на протяжении двух зим.

В свою очередь подобная, пусть и дальновидная, неспешность Пожирающих Печень позволила мудрому вождю Пу-Отано, Приручившему Гром, выиграть время, чтобы учредить братство Смотрящих в Ночь – должность для самых храбрых мужей племени.

Должность Смотрящего в Ночь не была до той критичной степени важной, как у освободителей Отца на карьере. Не была настолько почетной, как у воинов и особенно у личной гвардии вождя. Она не была у всех на виду и почитаема простым, вечно голодным и уставшим людом, как у сеятелей, гончаров, ткачей и кожевников. Она не приводила в восторг, как плоды воображения мастеров среди резчиков по кости, и она даже не вызывала облегченный возглас пересохшего горла, который часто приходилось слышать водоносам. Но эта должность была необходима. И соплеменники, помнили они об этом или уже давно позабыли, в ней остро нуждались. Это ясно читалось по глазам тех, кто нес дозор.

Те, кому удавалось из подсобников – их именовали Ждущими Закат – достичь гордого звания Смотрящего в Ночь, выглядели понуро, необычайно серьезно, надломлено, как освободители Отца с грузом железной руды на плечах, но груз этот был невидим. Поговаривали, что такими их делают столкновения с теми, от кого они защищают границу. Враждебное племя Пожирающих Печень было столь бесчеловечным, что всего после одной встречи с его представителями глаза выжившего Смотрящего в Ночь менялись навсегда.

Этот тяжелый, надорванный взгляд еще в самом детстве настолько потряс Ачуду, что он уже тогда навсегда решил для себя, кем хочет стать. Этот взгляд был полон ответственности и он подчеркивал – не хуже церемониальных пестрых раскрасок на лице их духовного лидера Матаньяна-Юло – важность службы Смотрящего в Ночь. Ачуда хотел доказать всем, что готов ее понести.

А еще такой взгляд был у его отца. Но не от столкновений с каннибалами, а сразу после смерти матери. Ее гибель необъяснимым образом разрознила отца и сына. Жигалан с безразличием отнесся к выбору Ачуды встать на границе племени с копьем в руке. Он даже помог ему вступить в тренировочный лагерь, где набирали исключительно мальчишек и только из полных семей. Объяснялось это тем, что в полноценных и любящих семьях с самого начала прививали чувство ответственности, дисциплины и заботы о своих, чего нельзя сказать об одиночках и сиротах, которые привыкли думать лишь о собственной шкуре. А все Смотрящие в Ночь, включая Ждущих Закат, были братством, где каждый был поглощен ответственностью за своего собрата и всегда должен быть уверен, что сможет обвиснуть на его плече в трудный момент.

Ачуда не был из полной семьи, но его отец был воином племени. А перед воинами, по громогласному предписанию вождя, в племени должны были открываться любые двери – о чем соплеменники кисло подшучивали меж собой, мол, пусть тогда воины вламываются в дома зажиточников, что выстроились подле Скального Дворца и огородились от остального поселения разделительной стеной из кирпича. В их состоятельных мазанках были двери – из пихтовых досок на железных петличках и засовах. Считалось, что такие двери находятся под защитой самого Отца, ведь в них присутствовала его частичка. Большинство же, жившее по ту сторону разделительной стены, такой роскоши себе позволить не могло, а у некоторых жилищ не было дверей вообще – хорошо, если вход притворялся циновкой, сплетенной из кожуры изобилующих в племени кукурузных початков.

Дверь из желтой сосны содрогнулась от мощных ударов, заставив Ачуду схватиться за древко своего копья, которое он в последнее время использовал вместо подушки из хвойных игл.