За окнами проносятся серые осенние пейзажи. Но когда я думаю о лете, мне почему-то вспоминается не та яркая зелёная пора, которая в нашем городке так и дышала жизнью, когда можно было спать до обеда и просыпаться под запах кофе, сваренный отцом, или выпечки и лазаньи, приготовленной мамой; когда мы с сестрой Алисой устраивались вместе на раскладном диване в зале и до самого утра секретничали, шептались и смотрели фильмы; когда мы всей семьёй приезжали на дачу, и местные друзья звали меня гулять и бродить по окрестностям, пока с нашего участка не начинало веять превосходным запахом свежего, только что сделанного папой шашлыка, и ребята чуть ли не слёзно упрашивали меня отведать хотя бы кусочек этого угощения — а он таким и являлся! — вместе с овощами с огорода и заправленным майонезом салатом. И сейчас всё это кажется далёким и недосягаемым. Нет. Почему-то при слове «лето» мне в первую очередь вспоминаются вечера напоённой октябрём Москвы; улыбающиеся девчонки, которые так влюблены в свою профессию, что не могут перестать говорить о ней; Юлия, с которой мы дегустировали кухни разных столичных баров; вечера в парке Горького, в которых мы вели порой грустные, но при этом задушевные разговоры с Марком; соседки по комнате, которые, как оказалось, всегда с такой тревогой ждали меня домой, а я даже не замечала заботы с их стороны… Я выдыхаю, и на окне запотевает след от горячего дыхания, кричу водителю привычное «На остановке!» и, вылезая из транспорта, ощущаю, как меня перестают держать ноги. Они становятся ватными и неподъёмными, вся окружающая картина рябит перед глазами, и я ощущаю себя так, будто не спала несколько суток подряд. Я совершенно не помнила, как добралась до дома, как с навернувшимися слезами встретила Алису, чувственно обняла маму. Был ранний обед, день только начинался. А мне было больно и страшно одновременно.

Папа и сам боялся. Он признавался в этом с большой неохотой, выдавливая из себя улыбку и как будто стараясь перевести всё происходящее в шутку. Я никогда не чувствовала себя так, как в тот момент, когда вглядывалась в бледное исхудавшее лицо отца, а к горлу то и дело подступал ком, и глаза чуть ли не каждую секунду застилали слёзы. Ни одна ситуация, в которую меня ставила жизнь, не могла сравниться с этой. Но сидя рядом с ним и держа его за руку, я и сама пыталась улыбаться. Отражалось ли всё горе на моём лице? Даже если и нет, сердце отца всё равно всё чувствовало. Я попрощалась с ним с большой неохотой. И он тоже не хотел меня отпускать. Но часы приёма окончились. Впереди было только тягостное ожидание и паника, которая понемногу, с каждой минутой всё больше и больше зарождалась в сердце.

Вернувшись домой, я села на кровать и так и осталась сидеть без движения. Недавно прошедшие мгновения так врезались в мою память, что мне казалось — я до сих пор нахожусь в палате у отца и слушаю его речь. «А ты знаешь, я ведь на днях вспоминала твою любимую песню… Слушаю, и у самой слёзы из глаз». — «Ты слишком загоняла себя с работой. Совмещать работу и учёбу — это очень сложно. Нужно что-нибудь одно. Здоровье, посаженное в молодом возрасте, не восстанавливается…» — он прервался, некоторое время молчал, но я воспользовалась этим мгновением, перебив его мысли и не дав ему ничего сказать: «Дело не в том, папа. Столько всего произошло… Даже в голове не укладывается».

Даже в голове не укладывается. Ко мне подбежала Алиса, неся в руках мобильник. Уведомление. Пока одни люди переживают свои проблемы, у других жизнь идёт своим чередом, не останавливаясь ни на секунду, и когда я равнодушно заглянула в телефон, мне показалось, что московская жизнь для меня осталась где-то далеко позади, и её не то что не возвратить — к ней и не вернуться.

— Коменда пишет, — зачем-то вслух произнесла я со вздохом, откладывая гаджет в сторону, ни к кому толком не обращаясь — ни к не перестававшему вещать телевизору, ни к Алисе. — Говорит, посылка пришла. Но вы все здесь, со мной, рядом. Так что, вероятно, что-то перепутала.

В воскресенье я возвращалась в Москву в расстроенных чувствах. Меня — да, впрочем, и маму, и Алису беспокоила неопределённость в состоянии отца. А у меня при этом не было даже возможности попрощаться с ним, сказать, что уезжаю. Я долго стояла на перроне, ожидая поезд, вспоминая, как каждый раз, когда я уезжала из дома, меня до вокзала провожал папа. Но минуты пролетели как-то незаметно. Свет электрички. Жужжание рельс под колёсами поезда. Людный вокзал, наполненный недовольными хмурыми людьми. Спешащее метро, ревущее в подземных московских тоннелях. И вот уже знакомые стены говорят мне о том, что я дома. И всё же, дом человека — это не место, где он родился, а там, где его ждут. И с недавнего времени я поняла, что ждут меня и в столице, когда обрадованные соседки бросились мне на шею и начали обнимать и расспрашивать о том, как живётся «под Москвой».

— Подождите, подождите, не всё сразу, — отмахнулась я, задыхаясь от чувств — радости, счастья, тоски, ностальгии и внезапности одновременно. Дарья и Ангелина заглядывали мне через плечо. Я вскрывала найденный конверт. По приезде я всё-таки отыскала его в ящике, и теперь вертела его из стороны в сторону, пытаясь вспомнить, где же у меня есть такие дальние знакомые, которые могли бы мне написать.

— Давай же, открывай скорее! — сгорая от любопытства, воскликнула Дарья. Легонько пожав плечами, я вскрыла конверт. 13 ноября. Оно даже почти не опоздало. Внутри было письмо, которое настолько заинтересовало меня, что я не сразу заметила ещё приложенный файл с какими-то документами внутри.

Я так долго смотрела на письмо перед собой, держа его дрожащими руками, но не читая его, а глядя куда-то сквозь, что перед глазами у меня заплясали чёрные точки, отчего в голове стали возникать дрёмные иллюзии, а соседки давно уже покинули меня. А может, я уже не первый день сижу так, и у Дарьи с Ангелиной продолжилась своя жизнь, полная учёбы, новых московских открытий, тусовок первокурсников?.. Я наконец оторвалась от письма. Я его так и не прочла, хотя, даже кинув на него беглый взгляд, можно было судить о его коротком содержании.

А жизнь за стенами общаги и вправду продолжала течь. Приятная тёплая пора первой половины ноября сменилась дождями и холодами. До снега дело не доходило, но с утра и поздними вечерами на улице уже ощущался мороз. Жители студенческой общаги замерзали без отопления. Мы с соседками обменивались пледами, надевали тёплые, предназначенные для зимы пижамы. Многие люди на улицах уже ходили в зимних сапогах и надевали на руки перчатки. Только что мне было до уличного холода, когда свой, ещё более ледяной и неприятный, буйствовал в сердце! Я ходила на учёбу, порой даже посещала какие-то кажущиеся мне нелепыми мероприятия, на которые меня водили, видя моё состояние, соседки. Иногда мы даже гуляли по вечерам на стадионе рядом с общежитием. Но всё это происходило молча, а для меня — так уж тем более в серых красках. Дни пролетали так, словно их и не было. Два дня? Пять? Неделя? Откуда мне знать, как мне вспомнить! Я звонила маме каждый день. И однажды она позвонила мне сама.

В тот самый день, когда я, кажется, наконец, отошла от перенесённых изумлений и прочла всё-таки письмо, о содержании которого итак догадывалась всё это время.

— Кристина, папа…

Это слишком сильно — когда на сердце накатывают столько эмоций в один момент. Они захлёстывают тебя волной, и выбраться из них практически невозможно. Мне хотелось смеяться, плакать от счастья и горечи одновременно, а потом — кричать, что есть силы, не считаясь ни с кем: услышат — и ладно.

Слова, которые я желала услышать всё это время после того, как покинула свой подмосковный городок. Слова, которые и во сне-то заставляли радоваться, а уж наяву они выглядели почти невозможными, просто несбыточными для того, чтобы их произнести!

Папу выписали. В ходе этого краткого лечения и многочисленных осмотров ничего опасного у него не нашли, и мама звонила сказать, что он возвращается домой. Радуясь, сдерживая себя, чтобы в тот же миг не закричать от счастья, я загибала и разгибала уголок письма, которое держала в руках, и, кусая губы, продолжая при этом улыбаться, думала, как сообщить родному человеку эту весть. Я и сама толком не была в этом уверена, но…