Агния сидела на больничной койке, опёршись спиной о подушку и обняв руками поджатые к груди ноги. На другой, пустой, койке, со строгим, ненастоящим лицом, будто его свело судорогой, подёргивая острым подбородком, сидела, приосанившись, лисица-кинокефалка в чёрном платье и с жемчужным ожерельем. Надменными, холодными глазами она оценивающе смерила Агнию, глазами, в которых не наступала оттепель, даже когда лисица-кинокефалка в траурном платье улыбалась фальшиво-доброжелательной улыбкой: просияет в них обманчивый блеск радушия и вскоре погаснет. Высокомерный, сухой, как апельсиновая корка в шкафу, голос прервал тишину:

– Твой отец в другом корпусе. Пока ещё живой. Не изъявишь желание навестить его?

– Нет.

– Агния, ты ведёшь себя неподобающе.

– А подобающе чему я должна себя вести? – спросила Агния. – Я не хочу навещать его не потому, что я не хочу видеть его. Причина в другом.

– Может быть, соблаговолишь мне её озвучить?

– А вот этого я уже не хочу. Прости.

– Ты не у меня должна просить прощения… Ну как ты могла, Агния? Если бы ты только знала, что мне стоило спасти тебя от А-строга. Приобретение и незаконное хранение малахитовой кисти…

– Что, дорого вам ваша дочурка обходится? Зачем ты пришла? Чтобы осыпать меня упрёками или поддержать?

– Откуда ты вообще её взяла? У кого купила? Мне так страшно за тебя, Агния… Такой позор для семьи. И давай не будем говорить о том, во сколько нам встала твоя выходка. Это был предпоследний раз, когда я выручала тебя.

– А будет и последний? – со слабой улыбкой проговорила Агния, взглянув на мать. Мать на дочь не подняла глаз.

– Будет. И будет он здесь и сейчас.

Она поставила рюкзак к ногам Агнии.

– Зачем он мне, мама? Доктор сказал, что меня завтра выпишут.

– Загляни в рюкзак.

Агния неуверенно протянула к нему руки; молния с предрешающим жужжанием расстегнулась – рюкзак был наполовину забит крупными листьями сильфий.

– Что это? – захрипела Агния.

– Тебе на первое время. Вещи можешь забрать в любой момент, даже если я буду на работе. Желательно, когда я буду на работе.

– Вы что, выгоняете меня из дома? – Агния привстала, продавив ладонями матрас.

– Агния, пожалуйста, не повышай голос! Ты знаешь, как я не люблю, когда повышают голос.

– Отец в курсе, что ты выгоняешь меня из дома? – голос Агнии стал обычен и равнодушен.

– Отцу лучше об этом не рассказывать, – мать особо выделила это «не». – Ему сейчас нельзя волноваться. Будет желание, навести его и расскажи сама. Думала, говорить тебе или нет: он очень хочет увидеть тебя. Он умирает, Агния, мой Грегори… – голос матери сорвался, она облепила лицо руками и пустилась в плач, между словами противно хлюпая носом. – Малахитовая болезнь. Неизлечима. Можно лишь выиграть время, и только… – мать снова поперхнулась рыданиями. – Вот до чего довела нас твоя безалаберность, дочь. Ты убила моего любимого мужа и собственного отца.

Мать сорвалась и, уже стоя в дверях, не оборачиваясь, так и не взглянув на дочь, скупо выговорила:

– А я видеть тебя не желаю. Живи своей жизнью, как хочешь. Никто тебе больше не помешает портить её. Из архитектурно-изобразительной академии ты, конечно, отчислена. Я могла бы попросить за тебя, но мне почему-то думается, что тебе это самой не нужно. Прощай, Агния.

Агния не встала, не побежала за матерью, хотя понимала, что видит её в последний раз; она протянула ноги, сжимая в дрожащих от обиды и злости пальцах рюкзак с откупными и не решающими сейчас совершенно ничего сильфиями, изо всех своих сил сдерживая слёзы под тусклым приглушённым светом больничных ламп.

Туман рассеялся. Незаметно для оставшихся на представлении зрителей наступило утро, как незаметно зажигается свет в зрительном зале. Не было больше ни бенгардийских привидений, ни призрачной сцены. Лишь развёрнутым эхом прозвучал напоследок призрачный голос старушки-тигрицы:

– Бесподобная Агния не убивала своего отца. И она до сих пор любит и почитает его так же, как и мать. Не стыдитесь своих воспоминаний, Агния, но храните их напоминанием, как бы сильно они ни клонили вас к земле. Стыдитесь скверных помыслов – они имеют способность претворяться в жизнь. Алатар… Да, твоё имя мне известно, бенгардийский принц. Не стоит заигрывать с именем собственным, тебе должна быть понятна опасность такой игры. К западу отсюда, у городской стены, вы найдёте предмет, который вам ещё пригодится. Приятно было с вами познакомиться, истинные бенгардийцы. Берегите себя, детишки.

– Постойте! – выкрикнул в пространство Алатар. – Вы помните, что было в тот день, когда случилась Бенгардийская бойня? Кто повинен в ней? – с тайной надеждой спросил у призрачного голоса Алатар.

– У привидений очень плохая память. Скорее всего, ребятушки, когда вы нас покинете, мы навсегда забудем о вас, о бесподобной и самоотверженной Агнии… Мы плохо помним день нашей гибели. Я помню лишь удушливый запах гари и то, как чёрный дым грыз солнце. Мы будто сражались в ночи, хотя бойня проходила утром.

– Вы можете описать нашего врага? Как он выглядел? Ну, хоть что-нибудь? – молил Алатар.

– Ничего не помню… Разве что… У них были необычно длинные шлемы, словно вражьи поганые подбородки не помещались в них.

– Благодарю вас, – низко поклонился Алатар. – Цельная картина складывается из мелочей.

– Предстоит вам дальняя дорога, и нелёгок будет ваш путь. Пройдите его честно. Мы, бенгардийские тигры, будем петь вам гимны, добытчики малахитовой травы. Да поможет вам Белая мать-тигрица! Прощайте…

Когда голос растворился в утреннем свете, Астра, разбрызгивая мокрый от росы песок из-под подошв, бросился к Агнии.

– Агния, ты жива, ответь? – взволнованно бормотал он, стоя перед ней на коленях.

– Всё равно я виновата в его смерти, косвенно, но виновата, – не открывая глаз, произнесла Агния.

– Ага, а я косвенно виноват в том, что не доел последний апельсин – на чёрный день оставил, простофиля! А его доктор Цингулон у меня перед носом слопал! – пожаловался Репрев. – Две сильфии – штука!

– Ты мне их так и не вернул, – буркнул Астра. Репрев на это только отворотился.

– Агния, я рад, что твоё воспоминание оказалось не тем, за что ты его выдавала. Не кори ты себя, – сказал Алатар.

Агния открыла глаза.

– Когда меня мучает совесть, я убеждаюсь, что она ещё со мной, что я не потеряла её. И от мук совести я чувствую себя лучше.

– Агния, где мы? Мы уже дома? – послышался тоненький, не прорезавшийся после сна голосочек Умбры. Потирая кулачками глазёнки, он лежал у Алатара на боку, сладко позёвывая во всю свою драконью пасть.

– Нет, Умбра, мы ещё не дома.

– Надо выяснить, что там за предмет такой к западу отсюда, у городской стены, о котором говорила старая тигрица, – задумчиво произнёс Алатар, глядя на зубья стены, подпирающие млечную горную гряду.

– Наверное, клубок ниток. Или пустая коробка. Что там любят кошки? – насмешливо хмыкнул Репрев.

Астра помог Агнии подняться. Алатар сладко потягивался, выгнув спину, расчерчивал выпущенными на передних лапах когтями песок; задом тигр тянулся к тщедушному утреннему солнцу. Мелко отряхнувшись, подрагивая, как струна, он с наслаждением полузевнул, полумяукнул и сказал:

– Мы, кошки, любим золото.

– Золото? – не понял Репрев.

– Да, золото. Молчание – золото.

Агния, держась за плечо Астры и не сопротивляясь его помощи, улыбнулась присущей всем лисицам-кинокефалкам хитрой, но ещё не оправившейся улыбкой.

– Старая тигрица назвала тебя принцем, – неожиданно сказала Агния Алатару.

– Да, об этом мне тоже стыдно вспоминать. Я ведь когда-то играл в её труппе. Я был очень похож на нашего принца, – томным от пробуждённой памяти голосом ответил Алатар.

– Когда мы добудем малахитовую траву, обязательно поможем тебе найти тех, кто повинен в смерти твоего народа, – сказал Астра.

– Я знаю, Астра, знаю. Бенгардиец никогда не бросит другого бенгардийца в беде, – улыбнулся Алатар.