Наконец-то фургон ломовика расцепился со столбом, карета Яры двинулась вперед, и то ли ворк, то ли помесь ворка с имперцами остался далеко позади. И Яра выбросила его из головы – навсегда. Впереди – веселье, красивые родовитые мужчины, музыка и смех! А все плохое осталось далеко позади. Как и этот убогий бледный нищенка.

«Стееепь… да стееепь… кругооом… путь… далеоок… лежииит…» – не знаю, почему я пел эту песню. Вернее как пел – шевелил губами едва-едва, шипел, свистел и хрипел. А еще – раскачивался, как будто пел мантру. Что-то древнее, глубинное вылезло из недр души и заставило петь эту безнадежную, протяжную песню. Песню-прощание, песню-реквием.

Я умирал. Мой новый организм отказывался жить, и я ничего, совершенно ничего не мог с ним поделать. Ты хоть сто раз скажи: «Халва!» – во рту слаще не станет. Ты можешь бесконечно повторять свои героические слова о преодолении, о том, что сдаваться суть позор для мужчины, но если в желудке уже который день пусто, если нет энергии для поддержания жизнеобеспечения тела – ляжешь и помрешь, как растение, засохшее без полива. И никакой, никакой надежды на улучшение положения у меня нет. Спасти может только чудо, а в чудеса я не верю. Даже после переселения моего сознания в новое тело. Слишком для этого материалист и циник.

Что-то ударило меня в пах – больно, еще бы чуть ниже, и точно я бы свалился от удара по гениталиям. Что, меня уже камнями забивают? Ну что же… последний бой! Так просто я вам не сдамся! Зубами буду рвать мразей!

Фокусирую взгляд, и вдруг вижу у себя в подоле две монеты – белые, блестящие, крупные такие – величиной со старинный дореволюционный рубль. Похожи на рубли времен Петра Первого – и профиль на аверсе монеты будто с Петра. Курчавый большеносый мужик смотрит в пространство, надменно выпятив толстые губы.

Сижу, зажав монеты в кулаке, соображаю, откуда прилетело такое чудо. Соображать трудно – от перегрева на солнце и от голода мутится в голове, сухой язык не смачивается слюной – ее просто нет. Дурак я – уселся прямо на солнцепеке. Белая кожа уж могла бы мне тонко намекнуть на некоторые толстые обстоятельства. Почему я такой бледный? Да потому что не переношу прямых солнечных лучей! Не загораю!

Еще что-то в меня летит, и я автоматически ловлю это «что-то» прямо в воздухе. Реакция у меня есть, да. Моя реакция, Петра Синельникова. Этот лох, в чьем теле я нахожусь, реагирует на все с трехсекундным замедлением. Я же приучил себя к молниеносной реакции – иначе ведь не выживешь. Иначе я не продержался бы на войне битых двадцать лет.

Конечно, никто не гарантирует от случайности – пуля-дура, она летит в одно место, а прилетает в другое, ей достаточно коснуться веточки, или ощутить дуновение ветра, и пошла в сторону, но… бог меня миловал. Ранен неоднократно, и даже довольно-таки тяжело, но… каждый раз полностью восстанавливал свое здоровье. И снова пускался во все тяжкие. Ну а что еще делать, если я не умею ничего, кроме как воевать? Если у меня нет ни семьи, ни детей (вот это спорный вопрос – женщины-то у меня были, и не только те… пониженной социальной ответственности), если я привык спать вполглаза, а на удар отвечать двумя, смертельными ударами? Если гражданская жизнь для меня пресна и даже глупа?

Посмотрел на пойманный предмет, и даже не удивился – после двух здоровенных «рублей» поймать золотую монету размером с николаевский империал – не есть ли это настоящее, правильное завершение чуда? Ну как бы конечная точка чуда – мол, вот ты не верил в него, ты злобный циник, погрязший в своем неверии и атеизме, а вот на тебе! Получи! И что теперь скажешь? Опять не веришь в божественное Провидение, и в то, что чудеса существуют?

Нет, я не уверовал. Во-первых, потому, что для этого мне тупо не хватало соображалки – меня так и мутило, голова кружилась и ноги тряслись. Во-вторых… одного случая… нет – двух случаев для того чтобы так уж сильно уверовать – этого недостаточно. Надо все обмозговать, прикинуть, и на основании полученных данных уже прийти к правильному выводу. Так делают настоящие ученые!

Ну а пока что следует отсюда валить, и как можно быстрее. Мой инстинкт просто-таки кричал, требовал: «Убегай! Ты получил то, за что тебя могут убить! Уноси добычу!». Так хищник, с огромным трудом поймавший кролика тут же утаскивает его в кусты, дабы уберечь от сильных и злых конкурентов. Не уследишь – из зарослей выскочит лев и сожрет не только твоего кролика, но может и тебя самого. Потому – забейся как можно глубже в какую-нибудь глухую нору и сиди там, наслаждаясь теплым мясом и сладкой, еще не застывшей кровью. Я сейчас тот же самый хищник, животное, руководствующееся только самыми простыми и низменными инстинктами – есть, пить, испражняться. И уберечь свое жалкое тело от посягательств более сильных хищников.

Монеты я сунул за щеку – а куда еще их девать? Нести в руках? Руки должны быть свободны, хотя бы для того, чтобы уберечь тело при падении, самортизировать удар о землю. Положить в карман? Да какие, к черту карманы у этого ветхого тряпья?! А во рту, за щекой, монетам лежится очень даже хорошо, и не уроню, и не потеряю. А если случайно проглочу… так они когда-нибудь все равно меня покинут.

Я брел по улице, сам не понимая, куда иду. Переходил перекрестки, заворачивал в переулки, стараясь выбирать те улицы, на которых было как можно меньше прохожих. Инстинкт меня вел. И как-то так оказалось, что я все-таки выбрался из города почти в то место, откуда начал свое погружение в новый мир.

Пока шел – мозги немного прочистились. Видимо движение разогнало застоявшуюся кровь, ну и мою волю сбрасывать со счетов совершенно не нужно. Почуяв, что у меня есть шанс на выживание, я буквально заставил организм слушаться и делать то, что надо в настоящий момент времени. А надо было спрятать добычу там, где ее никто не достанет, и потом отправиться на поиски пропитания – с одной серебряной монетой в потном кулачке. Я ЗНАЛ, что в руках у меня довольно-таки большой куш, и был намерен не позволить отобрать у меня хоть малую его часть. И без приобретенной из чужой памяти информации я знал, что золотая монета, особенно такого феноменального размера – это невероятная ценность, можно сказать фантастическая ценность для обычного человека средневековья. Большинство крестьян в той же Руси за всю свою жизнь не видели ни одной золотой монеты. Максимум – серебро самого низшего уровня, а чаще всего – медяки. Да и не только в средневековье – например уже почти в наше время, при царе Александре Первом солдатам давали жалованье медными монетами в одну-две копейки. Кстати – двухкопеечную монету тех времен так и называли в народе: «солдатки». Только представить – сколько может стоить серебряная монета размером с рубль! И что на нее можно купить! А таких монет в золотой монете содержалось целых двадцать штук! И опять – знание пришло изнутри, из памяти парнишки, имени которого я так и не узнаю.

И опять я ошибся. Через двадцать минут я знал, как меня зовут. Мне назвали мое имя. Или не имя, а то прозвище, каким меня называли тут, на улице.

– Тут он! Тут! – услышал я задыхающийся голос за стенами развалюхи – Тут он прячется! Я проследил!

Насторожившись, затаился за кучей мусора, рассчитывая отсидеться, но… не получилось. Четверо парней лет шестнадцати-восемнадцати ругаясь и сопя влезли через полузасыпанный выход и встали полукругом, шарясь взглядами по углам моего жалкого обиталища. Само собой, мое присутствие тут же было обнаружено.

– Вот он! Попался! – радостно завопил высокий плечистый парень, что стоял в центре – Ну что, Кел, попался?!

Это он уже мне. И теперь я знаю – Келлан. Меня зовут Келлан! А этого типа – Сайдан. И я его ненавижу!

– Тебе же сказали, ворковское отродье – иди, и сдохни! И чтобы не появлялся в городе – никогда! – Сайдан эти слова прокричал, сделав как можно более зверскую рожу. Но я, Петр Синельников, он же Синий – видел перед собой всего лишь пацана-переростка, который строит из себя крутого парнюгу. А крутой он только перед теми, кто не может дать ему сдачи. Перед такими как Келлан, тощий, голодный, забитый и гонимый.