Парень подошел ближе.

– Думал, строчишь, как обычно, чего мешать.

– Тебе не пора ключи-то отдать вообще? Врываешься, – укоризненно заметила Григорьева.

– Не пора. Потеряешь. Ты ж все время теряешь. А у меня всегда есть второй комплект. Новое что ли пишешь?

Ваня подошел к компьютеру, с интересом глядя в экран, и автоматическим жестом затушил брошенную в испуге Григорьевой дымящуюся сигарету. Григорьева без энтузиазма посмотрела на экран.

– Да так. Думаю…

– А тот сдала? – поинтересовался Ваня.

– Сдала, – включилась в разговор Григорьева, – съемки уже. Ездила сегодня. Лучше б не ездила.

– У тебя всегда так. Только нервы зря тратишь.

– А ты помнишь, сколько я нервов потратила, пока писала?

– Как не помнить. Я ж первый читатель. Новый, кстати, дашь почитать?

– Да когда он будет, новый… И будет ли… Не идет, – посмотрела Григорьева на пустую страницу Word.

– Пойдет. Ты все время так, помучаешься, а потом напишешь, по-любому. Ты по-другому не можешь, – ответил Ваня.

Григорьева откинулась в кресле, прикурила новую сигарету.

– Знаешь, завидую таким, как ты. Вот ты айтишник. Сделал работу – точно знаешь, хорошо или плохо. Отработал, дверь закрыл и домой. А тут. Может, мне продавцом пойти? Хорошая профессия – продавец. Буду цветами торговать или книжками.

– Это ты уже говорила. Куда ты денешься со своего стула? – усмехнулся Ваня.

– Как рабыня, ей-богу, – пожаловалась Григорьева. – Пока пишешь – как в плену. И не выпустит, пока не допишешь. Такой автоплен. Хорошо маникюршам…

– Ага, только продавщицам и маникюршам столько не платят. И айтишникам тоже. Так что не ной. У вас надбавка за обязательные страдания. Не страдаешь – не поэт, не поддался на жалобы Григорьевой Ваня.

– Поэты не переписывают по сто раз. Или переписывают? – задумалась Григорьева. Она была законченным прозаиком.

– Так вам и надбавка за вредность. За переписки эти, – парировал Ваня.

– Драфты называется, – уточнила Григорьева.

Григорьева призадумалась. И правда, грех ныть, платили ей хорошо, и график опять же свободный. Вспомнила:

– А ты чего пришел-то вообще?

Ваня и сам, похоже, забыл, пришлось вспоминать.

– А! Дрель хотел взять. Если ты не против.

– Твоя дрель, чего против. Я вообще не знала, что у нас, верней, у меня, есть дрель.

Ваня без труда нашел на антресолях дрель. Но не спешил уходить. Оглядел кухню. На кухне у Григорьевой был бардак.

– У тебя что, посудомойка сломалась?

– Да ну, возиться.

Григорьева пожала плечами, ей было не стыдно за бардак. Это же не мама в гости приехала качать головой. А бывший муж знал ее как облупленную. Иван открыл посудомойку, ставя в нее чашки с остатками кофе.

– На одном кофе так и живешь?

Григорьева, наблюдая за его действиями, подошла помочь.

– Почему, еще сигареты. А зачем дрель-то тебе?

– Знакомой одной карниз прикрутить.

Григорьева оживилась:

– Где карниз, там новоселье?

– Да брось, ничего серьезного. Просто девчонка с работы.

– Я тебя умоляю. Из всех мужиков на работе именно тебя выбрала прикрутить ей карниз.

– Ревнуешь? – подмигнул Ваня.

– Ужасно, – засмеялась Григорьева. – Симпатичная?

– Нормальная, – сдержанно ответил он.

– Нормальная – то, что тебе нужно.

– Откуда ты знаешь, что мне нужно? Все время думаешь за других, – вдруг рассердился Ваня.

– Работа такая, – парировала Григорьева. – Как я их всех напишу, если за них думать не буду?

– Живые люди – не то же самое, что придуманные, – сказал Ваня.

Григорьева задумалась:

– Да? А мне кажется, мои – живее живых.

Машина остановилась у ресторана, Доценко с Ренатой вышли, швейцар поспешил открыть даме дверь. Они сели за столик в зале, администратор пододвинул стулья. К ним приблизился директор ресторана.

– Сергей Владимирович собственной персоной! Что же не сказали, когда бронировали, что сами будете? Нет-нет-нет, я вас провожу за другой, лучший столик.

Директор бросил официанту:

– Костя, сними резерв с того столика.

Официант мигом метнулся, убрал табличку.

– Да бог с тобой, к чему эти почести, – Доценко скромно отмахнулся, но ему явно было приятно. Полный зал, и все внимание к ним.

Доценко и Рената направились за распорядителем к столику у окна. Вид отсюда на город был потрясающий.

– Что желает ваша спутница? – промурлыкал директор.

Рената провозгласила:

– Шампанского!

Ренате хотелось, чтобы кино не заканчивалось на съемочной площадке. А еще хотелось, чтоб ее перестали называть спутницей. Ничего, дай время. Она припомнит этому сукиному сыну, может, даже потребует от глянцевого журнала именно тут устроить интервью с фотосессией.

– «Хеннеси». Супериор, как вы любите. За счет заведения, – было предложено самому Доценко.

Тот не стал спорить.

– Приятного вечера, – официант удалился.

Вечер обещал быть приятным. На сцене музыканты играли джаз.

– Приятно быть рядом с таким мужчиной. Смотрите, все на нас смотрят, – огляделась Рената.

– Они смотрят на тебя. Ты здесь звезда.

Доценко был джентльмен. Он поцеловал Ренате руку, она скосилась в сторону – все видели? Рената не сомневалась – хоть публика тут крутая, а все ж знаменитости – всегда особое блюдо в меню, кто-нибудь да сфотографирует, не удержится. Рената поправила локон. Она знала, левый профиль у нее выигрышный.

– Сергей Владимирович, дорогой!

К столику подошла семейная пара, круглый маленький грузин и высокая аристократическая жена с усами и в изысканном платье. Доценко поднялся, поцеловал грузинке руку.

– Тамара, вели-ко-лепны. Как всегда! Гия, а ты …

– Знаю-знаю, растолстел, – добродушно ответил грузин.

– Давно не виделись! – кажется, Доценко был действительно удивлен и рад. А может, просто не знал, о чем говорить со своей «спутницей».

– Бизнес, мой друг, бизнес. Ах ты сукин сын! Почему не я режиссер и продюсер? – обнимая и хлопая по плечу Доценко, грузин бросил сальный взгляд на Ренату.

Доценко оторвался от старого знакомого.

– Ты побывал в продюсерах, не скромничай.

Жена грузина покачала головой.

– Не напоминай, Сережа, про тот период. Хорошо, что это длилось недолго.

Мудрые женщины эти грузинские жены.

– Раньше, кто денег дал – тот продюсер. А теперь развелось, полфильма титры – сплошь продюсеры. Паразиты! – возмутился в шутку Гия.

Доценко широким жестом позвал за столик:

– Присоединитесь?

– Канэшна, – сымитировал грузинский акцент грузин, живший в Москве сорок лет своей жизни.

Доценко обернулся к Ренате:

– Ты же не против, солнышко?

Ренате, с одной стороны, это не слишком понравилось – как раз ей было о чем поговорить с Доценко. Например, о новых ролях, о том, как сегодня красива, талантлива, сексуальна. С другой стороны – кто они, эти грузины, надо узнать. Может, торгаши, в рекламе сняться предложат. А это, говорят, хорошие деньги. Получше актерских.

Официант мигом добавил приборы для пары. Тамара тоже оценила вид из окна. Или просто не хотела смотреть на цветущую Ренату, сидящую напротив.

– Эх, славные были денечки, – прослезился Гия, перегнувшись через стол к Доценко. – А девочки у нас были какие… Теперь клапан в сердце. Примерный семьянин. Любовниц избегаю – боюсь, сдохну прямо над ней. Или под.

– Этот человек дал мне путевку в кино, – провозгласил Доценко.

– Я ему денег дал на его первое кино, – снизил пафос грузин.

– К которому сценарий, между прочим, я сам написал, – заметил Ренате Доценко.

Режиссерам всегда мало чувствовать себя только режиссерами.

– Так вы еще и автор, оказывается? – восхитилась Рената.

– Ну, были времена, пописывал, – Доценко задумался в ностальгии.

Грузин хохотнул: