Малфой получил еще один пристальный взгляд.

— Займемся движениями палочки, — с непроницаемым лицом произнес Драко, пока его глаза скользили по Гермионе, распаляя нечто внутри ее живота. Может, он и придурок, но симпатичный придурок, вот только смотрит так, будто мысленно делает нечто мерзкое и отталкивающее.

— Так и есть, — его губы расплылись в кривой усмешке. — И в этом вся соль.

Гермиона зыркнула на него, и Малфой вдруг зарделся.

Не зная, игнорировать его или бранить, она внезапно поняла, что с самого начала занятия сидит на стуле, уставившись в стену.

— Скукота, — протянул Малфой. — Встань и отойди: я хочу посмотреть, как юбка обтягивает твою задницу.

От затопившей ее ярости разом стало жарко.

— Малфой! — воскликнула Гермиона, но он, приподняв брови, невозмутимо ответил:

— Спокойно, Грейнджер, я всего лишь проверяю одну теорию.

— Какую такую теорию? — она скрестила руки на груди: Малфой улыбался так загадочно, что у нее скрутило живот.

— Моя теория состоит в том, что на тебя все еще действует вчерашнее зелье.

Сердце замерло. Кровь застыла в жилах.

— А как именно ты изменил рецепт?

— Я вообще не следовал первоначальному рецепту. Я придумал совершенно новое зелье, но как оно действует, я тебе не скажу — хочу повеселиться.

— Малфой, — сквозь зубы процедила Гермиона, — ты сейчас же скажешь, что за варево было в твоем котле, или я лично прослежу, чтобы тебя отправили в Азкабан.

Он нервно облизнул губы и тут же сжал их в тонкую линию, сглотнул.

— Злись дальше, — пробормотал он и, оставив без внимания ее возмущенный возглас, добавил: — Я скажу только, что зелье безвредно. Ну, а поскольку из-за тебя в котле оказалось больше златоглазок, чем следовало, действие продлится несколько дней. Или больше — кто знает…

Раздражающий, отвратительный, злокозненный, как чума.

Малфой расхохотался.

Напряжение мускулов под футболкой, руки, закинутые за голову, — все это пробудило внутри Гермионы негасимый жар.

Их глаза вновь встретились, и Малфой ухмыльнулся, будто дразня ее, и задумчиво протянул:

— Грейнджер, а ты неплохо скрываешь это.

— Что «это»? — взвилась Гермиона, сытая по горло его хождениями вокруг да около. Малфой глядел на нее так, будто давал какую-то подсказку и ждал, когда она наконец догадается.

— А ведь все вокруг говорили, что ты выдающаяся ведьма, — вкрадчиво проговорил он, наклоняясь вперед.

Щелк! — Гермиона вдруг ощутила всю неловкость ситуации.

— Ты слышишь мои мысли, — прошептала она.

— А ты слышишь мои. По-моему, очаровательно, что скажешь?

— Это ведь твое зелье? Его эффект — телепатия?

— В какой-то мере, — он пожал плечами. — Правда, устроенный тобой взрыв я не предусмотрел. Кто же знал, что ты способна на такое?

— Это все ты виноват, — прошипела Гермиона.

Малфой закатил глаза.

— Ну или ты могла просто дать мне златоглазок, как тебя и просили, а не цепляться, как истинная зубрила, к каждой мелочи. Ты же знаешь, я разбираюсь в зельях.

— Но это ты придумал сам, — покачала головой она.

— Да, Грейнджер, его придумал я. Так, для справки: я слышу и не связанные с учебой мысли.

Жгучий румянец залил ее щеки: она ведь думала о его внешности, руках…

— Ты знал, — прошептала она, — вот зачем все эти пошлости о моей заднице.

— Тайное стало явным, а, Грейнджер?

— Но ты же ненавидишь меня! — поразилась Гермиона.

Его губы дрогнули.

— Ненависть — слишком громкое слово. Ты меня раздражаешь. Заставляешь завидовать. Пожалуй, пробуждаешь во мне похоть.

Кровь вновь прилила к лицу, вынудив Гермиону отвести взгляд.

— А разве у тебя не целый вагон смертных грехов? Гордыня, алчность, гнев?

Малфой склонил голову набок и расплылся в улыбке:

— Каюсь, я страшный грешник. Я ленив и, раз уж мы говорим начистоту, прожорлив, когда дело касается тебя, — и он впился взглядом в ее губы.

— Почему ты это говоришь? — вздохнула Гермиона, ощутив, как ноги в мгновение ока тяжелеют, будто налитые свинцом.

— Потому, — Малфой вдруг поднялся с места. — Судя по твоим мыслям, мои чувства взаимны. Уроки мне не нужны — мы оба это знаем, — зато у нас так много времени, чтобы побыть наедине…

— Ни за что!

Метнувшись к сумке, она принялась складывать внутрь свои записи, пока не заметила, что ее руки мелко дрожат.

— Раз уж моя помощь тебе не нужна, наши занятия окончены.

В выражении лица Малфоя вдруг промелькнуло веселье.

— Ты должна проводить здесь столько же времени, что и я, — и, хихикнув, он добавил: — Хорошо, если ты не готова признать свою симпатию вслух, я об этом больше не упомяну.

Он прошел обратно к своему месту.

— Пожалуйста, продолжай свой бессмысленный урок: я даже сделаю вид, что заинтересован.

— Как любезно с твоей стороны, — огрызнулась Гермиона и с раздражением вернулась к своим записям, больше сосредоточившись на том, чтобы не думать о неуместных вещах.

Ближе к вечеру она вдруг заметила, что больше не слышит развязных малфоевских мыслей. Наверное, заснул. Но, обернувшись, Гермиона вдруг встретилась взглядом с его прищуренными серыми глазами.

— Эффект от зелья уже прошел? — выравнивая дыхание, спросила она.

— Даже близко нет, — протянул Малфой, старательно рисуя свои каракули на том же пергаменте. — Честно говоря, твой внутренний монолог так утомляет. Твоя голова, оказывается, изматывающее местечко.

Гермиона подошла ближе.

— Тогда почему я тебя не слышу? И вообще, зачем ты все это рисуешь?

— Просто ты, Грейнджер, довольно посредственный окклюмент, и не спорь. Ну, а я не хочу, чтобы ты копалась в моих мыслях — они точно тебя разозлят. Ну, а рисунки, — он постучал ручкой по пергаменту, — это эскизы. Я собираюсь набить татуировку.

— Татуировку? — испуганно повторила она. — Поверх метки?

Он тут же сжал зубы.

— Ты же не думала, что я захочу оставить это уродливое клеймо на своей руке до конца жизни?

У нее закружилась голова: прежде они никогда не затрагивали тему войны, а тут Малфой сам упомянул свое прошлое, причем в такой небрежной манере.

— О, Грейнджер, прекращай, — фыркнул он. — Да-да, большой злой Пожиратель Смерти. Думай, что хочешь.

С трудом закрыв рот, Гермиона направила все усилия на то, чтобы ни о чем не думать, тем более что Малфой уставился на нее своими серыми глазами, будто провоцируя. Наконец она пробежалась взглядом по пергаменту и тихонько сказала:

— Мне нравится вот этот. Не то чтобы мое мнение что-то значило, но у тебя большой талант.

Увидев, куда она ткнула пальцем, Малфой удивленно распахнул глаза: Грейнджер указывала на темную метку, тонущую в цветах.

— Нарциссы. В честь моей мамы.

Гермиону вдруг охватило нечто, похожее на жалость. Может, она его недооценила? Может, Малфой оказался такой же жертвой, как и все остальные? Жертвой обстоятельств, которые он не в силах был контролировать?

Она заметила, как крепко Малфой сжал ручку, но промолчала. И, прежде чем вернуться на место, прошептала:

— Эти цветы… они прекрасны.

Но Малфой с обезоруживающей легкомысленностью протянул:

— Ты ошибаешься. Я знал, на что иду, когда вступал в войну, — по крайней мере, мне так казалось. Мы принимаем решения, и за последствия этих решений отвечаем тоже мы. Так что я, как мне все говорят, «заслуживаю Азкабана».

Было в его лице что-то… строгое, но при этом молящее.

— Не совсем так. Иногда принятые нами решения — вынужденные. Ты сделал то, что посчитал нужным, чтобы уберечь свою семью. Не думаю, что за такое нужно бросать в тюрьму, особенно таких заблудших, как ты.

Его глаза вдруг потемнели, но Гермиона никак не могла заставить себя отвести взгляд: ей все казалось, что он либо бросится на нее, либо выскочит из комнаты. Но вместо этого Малфой, отвернувшись, хихикнул:

— «Заблудших». Отличное слово, Грейнджер. Ты всегда ищешь в людях хорошее, даже в тех, кто этого не заслуживает.