Умолкает на мгновение. Я пережил так много в эту ночь — И утомился. Дезидерио (у ограды, к Джанино). Видишь ли ты город? Окутан в золото, лежит он там В лучах вечерних жаркого огня И в серебристо-розовом тумане, Внизу чернеет теней синева… Он манит чистой, ясной красотою! Но в этой дымке розовой живут Уродство, безобразие и пошлость, Там звери и безумные таятся, И то, что мудро, даль от нас скрывает — Противно, отвратительно и мутно… Там люди красоты не признают, И называют нашими словами Свой жалкий мир, но все же по-другому Мы радуемся, думаем, скорбим! Когда охватит душу крепкий сон — Мы спим не там, и наши сны не схожи: Здесь спят цветы пурпурные, и змеи Спят золотые, спит гора, в которой Титаны молотом тяжелым бьют… Они же прозябают в забытьи Как в раковинах устрицы морские. Антонио (приподнимаясь). И потому решеткою высокой Велел учитель оградить наш сад, И потому сквозь заросли густые Не изучать – угадывать должно Тот внешний мир. Парис (тоже приподнимаясь). В этом состоит Ученье о путях сплетенных. Батиста (тоже приподнимаясь). В этом Великое искусство глубины И таинство сомнительного света. Тицианелло (с закрытыми глазами). И потому так много красоты Таят полуразвеянные звуки, И потому так манят нас слова Неясные умершего поэта И все, о чем тоскуем, отрекаясь. Парис. И в этом – чары потонувших дней, Прекрасного источник безграничный, Мы гибнем, задыхаемся в привычном. Все умолкают. Пауза. Тицианелло тихонько плачет.
Джанино (ласкаясь). Не думай неустанно об одном, В печаль не погружайся безутешно. Тицианелло (с грустной улыбкой). Но скорбь и состоит в терзаньи вечном Одною мыслью, наконец она Становится бесцветной и пустою. Оставь меня, мне думать не мешай! Давно я сбросил пеструю одежду Наивных горестей и наслаждений, И просто чувствовать я разучился… Пауза. Джанино задремал на ступенях, склонив голову на свою руку. Тицианелло. Рано до рассвета — Вы спали все – прокрался он из сада, Тревог любви на нем дрожала бледность И на устах – ревнивые слова. Пажи проносят через сцену две картины: «Венеру с цветами», «Вакханалию». Ученики поднимаются и стоят опустив голову, с беретами в руках, пока проносят картины. После паузы. Все еще стоят. Дезидерио. Где человек, где истинный художник, Достойный быть наследником его, Могучий духом, властелин природы И, как ребенок, вещий в простоте? Антонио. Из рук его кто примет посвященье И радостно уверует в свой дар? Батиста. Кто не подавлен мудростью его? Парис. Кто скажет нам, художники ли мы? Тицианелло. Он оживил недвижный лес, и там, Где в чаще шепчут темные озера, Где плющ обвил высокий ствол дубов Из ничего он вызвал сонм богов С цевницею звучащею сатира, Чья песнь желанье будит в существах И увлекает пастухов к пастушкам. Батиста. Он душу дал бесплотным облакам, Плывущим мимо: белизну их тканей Протяжных, бледных, тонких, как вуаль, Он одарил желаньем нежным, бледным, И черным тучам с золотой каймой Дал мрачный бег, заставил улыбаться Гряду округлых облачков, и тучкам Серебряным и розовым заката Внушил воздушность: все он оживил, Все одарил душою и значеньем! Из бледных, скудных, обнаженных скал, Из волн зеленых пенного прибоя, Из грезы неподвижной черных рощ, Из скорби молнией сраженных буков Он создал человечески-живое И научил нас видеть духа ночи. Парис. Из полусна он пробудил нам душу, Ее обогатил и озарил, Нас научил он наслаждаться днем Как зрелищем текучим и блестящим, Он научил взирать на нашу жизнь, В ней видеть красоту ее и радость. И женщины, и волны, и цветы, И шелк и золото, игра камней, Высокий мост, и светлый луг весны, И нимфы у хрустальных родников, И все, о чем мы тихо любим грезить, И все, что нас чудесно окружает В действительности яркой и роскошной, Через него прониклось красотою, Пройдя чрез душу вещую его. Антонио. Как в хороводе стройность красоты, Как факелов мерцанье в маскараде, Как музыки певучей колыханье Для спящей сном недвижимым души, Как зеркало для женщины прекрасной, Тепло и свет для луговых цветов — Отражена волшебно красота Во взоре человеческом впервые… В нем зеркало свое нашла природа. «О, разбуди наш дух! сплети из нас Вакхическое шествие, художник!» Так все живущее к нему взывало И жаждало безмолвно его взора. |
