Как и ожидалось, Уильям немедленно переключился в рабочий режим:

– Есть прогресс с Мэрилин?

– Немного. – Она проткнула кусок мяса. – Я снова встречаюсь с ней завтра.

– Мэрилин Стаубах? – спросила я, не понимая, с чем может понадобиться помощь талантливому хирургу. – Какой прогресс может ей требоваться?

– Я тебе потом расскажу, – улыбнулся Уильям, но его голос оставался напряженным и раздраженным. – У Нины еще неделя на работу с ней. – Он оглянулся через плечо, привлекая внимание официанта, и жестом попросил чек.

Я поднесла бокал к губам, подмечая напряжение на лице Нины.

Еще неделя. Я знала каждый тон в арсенале своего мужа, и это прозвучало как ультиматум.

Если моя работа зависела только от Мэрилин Стаубах, она была обречена на провал. Я внимательно изучила миниатюрную женщину в поисках какой-либо подсказки, откроющей ее мотивы, и была благодарна за найденную мной гранату, теперь покоящуюся в боковом кармане моей куртки.

Она посмотрела на меня, а затем зевнула. В глубине ее рта я разглядела блеск пломбы.

– Почему вы устроились на работу в «Уинторп»?

– Деньги, – отрезала она. – И я решила, что мне их достаточно. – Она подняла тонкое темное запястье и вгляделась в циферблат массивных пластиковых часов, которые я сама подумывала купить, – встроенный GPS был интересной, но весьма бесполезной функцией.

– Что ж, хирурги хорошо зарабатывают. – Я нарисовала крохотный значок доллара в первом пункте маркированного списка моего блокнота. – Вы однозначно могли бы вернуться к практической работе.

Она посмотрела на меня как на идиотку.

– Спасибо, Нина. Превосходный совет по карьерному росту.

– У кардиохирургов один из самых высоких стрессовых показателей среди всех хирургических специалистов, – заметила я, краснея от ее резкого замечания. Глупая Нина, говорил мой отец. Заткнись, Нина. Прошло двадцать лет. Я когда-нибудь перестану слышать его суждения? – Как бы вы в сравнении оценили ваш уровень стресса за время работы в «УТ»?

– Мне кажется, на все эти вопросы можно было бы ответить в опроснике при увольнении. – Она скрестила ноги, и бледно-голубая штанина медицинского костюма приподнялась, приоткрывая практичную белую теннисную туфлю и носки по щиколотку. Мне нужно было помнить, кто она. Овца/сова, если отталкиваться от профилирования личности Чарльза Кларка. Заботливая. Требовательная. Ориентированная на детали и цифры. Она не написала бы заявление об уходе, не исследовав перед этим другие варианты и не написав подробный список «за» и «против».

– Можно, – я попыталась изобразить сдержанную улыбку. – Но опросник не может обсудить условия.

Она издала резкий смешок: «Какие условия?»

– Одобрение Управления по санитарному надзору за качеством еды и лекарств уже почти получено, – отметила я. – Вы собираетесь уйти от семизначной премии. Помогите мне понять, что такого ужасного в том, чтобы остаться здесь еще на три-четыре месяца.

– Вы новенькая, – шмыгнула она носом. – Вы не знаете, как здесь. Мужчины – мудаки. Женщины коварные, а Уильям… – Она приподняла бровь. – Этот мужчина разговаривал со мной так, словно я – кусок туалетной бумаги на полу терминала в аэропорту Лос-Анджелеса. Хотя он в целом козел, так что, по крайней мере, дело не в расовой неприязни. Но я слишком стара для этого. Мне тычут в лицо семизначными предложениями, куда бы я ни повернулась. Моя жизнь слишком коротка, а мой пенсионный план слишком хорош, чтобы и дальше работать на Уильяма.

Казалась, что она права. Я была новенькой, но мне хватило двух недель, чтобы понять, с чем именно ей приходилось иметь дело. Любезный джентельмен отличался еще тем характером. Во время совещания тем утром, он уничтожил все крупицы теплых чувств, взращиваемых мной во время открывающих собрание мотивационных аффирмаций. Уничтожил, когда разорвал на куски последний отчет об испытаниях и назвал команду «кучкой неоправданно высокооплачиваемых придурков».

– Что, если я избавлю вас от общения с Уильямом? – предложила я. – Вы можете пропускать совещания. Закончить оставшиеся задачи самостоятельно. Работать из дома два дня в неделю.

Она вскинула бровь:

– Вы заставите Уильяма не разговаривать со мной? Невозможно.

Вероятно, она была права, но я пробивалась дальше, готовая при необходимости использовать тонкий конверт в своем кармане.

Может, не придется. Может, этого хватит, чтобы уговорить Мэрилин остаться. Я на это надеялась.

Она уже качала головой, словно слышала мой внутренний монолог.

– Мое решение окончательное. Я ухожу через неделю. Ему повезло, что я торчу здесь последние две недели, – заявила она и встала. – Мне нужно возвращаться к работе.

Я потянулась в карман и вытащила конверт.

– Есть еще один вопрос для обсуждения.

– Я сказала, мое решение окончательное.

– Мэрилин, – продолжала настаивать я и посмотрела ей в глаза. – Поверьте мне, вы захотите это услышать.

– Говорите уже, Нина.

– Я знаю о Джеффе. – Четыре коротких слова были такими приятными на языке. Я испробовала разные способы, чтобы нанести удар, и услышала победную нотку в своем ответе, несмотря на все мои усилия ее сдержать.

Она не шелохнулась. Не осунулась и не побрела обратно к своему стулу. Она не моргнула, не вздрогнула, вообще никак не отреагировала. Она взглянула на меня с размеренным, отработанным контролем женщины, которая пережила все.

– Джефф мертв, – сказала она.

Я посмотрела ей прямо в глаза:

– Я могу засвидетельствовать после вчерашней встречи с ним, что это не так.

Сорок пять минут спустя я наблюдала, как Мэрилин отзывает свое увольнение по электронной почте, нажав на «Отправить» с враждебным презрением. Мне было все равно. Я обезопасила свою работу, а ее четверо детей и муж продолжат жить с убеждением, что ее пятый сын умер при преждевременных родах, а не жил в доме для выздоравливающих, задувая свечи на своем торте в честь тринадцатилетия без единого родственника рядом.

Я принесла Уильяму документы, тихо входя в сверкающий и утонченный кабинет с видом на кусочек океана. Все было стеклянным – дверь, сквозь которую я вошла, стены между нами и соседним кабинетом, панорамные окна, отделявшие комнату от пустоты на высоте пятидесяти футов. Не будет быстрых перепихонов в его кабинете, разве только если он захочет, чтобы на это посмотрела вся команда.

Он взглянул на бумаги, не отрывая рук от клавиатуры компьютера, а затем кивнул.

– Хорошо. Закрой дверь, когда будешь выходить.

Небрежный ответ заставил бы обычную женщину ощетиниться от злости, но я лишь хотела большего. Психолог взвалил бы вину за мое нездоровое влечение к отвержению на моего отца, но я знала, что за билет в этот мир нужно заплатить. Совершать грязные тайные сделки. Медленно и неустанно соблазнять. Проделывать кульбиты, угрожающие сломать мой позвоночник пополам, но способные помочь мне взбираться по социальной лестнице все выше и выше, пока я не доберусь до своего места, откуда буду свысока смотреть на женщин вроде моей матери и Кэт Уинторп, и управлять мужчинами вроде моего отца и Уильяма, как марионетками.

Этот день настанет. Я уже была ближе.

Уильям молча вел Aston Martin, его волосы взъерошил бриз, когда он повернул к маленькому ресторанчику на краю скалы. Ночь была тихая, ветер мягкий.

Я повернулась к нему на сиденье, любуясь его профилем в сумерках, пока синий свет панели управления подсвечивал его выразительные черты. Я влюбилась в это лицо на третьем курсе университета, поглядывая на него поверх своего монитора из угла комнаты стажеров. Мы все немного боялись его, потому что его редкие визиты к нам сопровождались кучей ругательств и чаще всего увольнением провинившегося. У нас была бешеная текучесть кадров, а слезы являлись нормой среди стажеров, которые все были очень напряжены и с ужасом ожидали момента, когда неизбежно оступятся.