– Почему ты это сделал? Неужели ты не любил нас? Не подумал о маме и папе? Не подумал обо мне?

Ее гнев развеселил его. Он стал хихикать, а его глаза превратились в крошечные щелочки.

– Ты смеешься! Ты еще и смеешься, осел! – Она стала бить его кулаками по груди.

– Перестань, хватит! – возмутился он, схватил ее за руки и прижал к бокам. – Все хорошо, – прошептал он ей на ухо, и она заплакала.

Они долго шли через оливковую рощу. Айя была счастлива, что находится рядом с ним, чувствует тепло его тела и даже не возражала, когда он немного стал поддразнивать ее. Она рассказала ему обо всем, что случилось, о том, что она делала. Сообщила все новости о соседях, друзьях и ребятах в школе. Она изображала всех знакомых им людей. Айя уже забыла, как он смеялся, когда она пыталась кому-то подражать, и поняла, что не делала этого с момента его смерти. Некоторое время спустя, когда Айя уже не знала, о чем еще рассказать, они просто пошли рядом молча. Наконец, она задала вопрос, который не решалась задать все это время.

– Значит, ты теперь вернешься? Или это просто сон?

Он какое-то время молчал. Остановился и повернулся к ней. Его лицо стало суровым.

– Ты слышала про аллегорию платоновской пещеры?

Она покачала головой.

– Ладно, не обращай внимания.

– Почему? – поинтересовалась она.

Он посмотрел на небо.

– Как ты думаешь, рыба знает, что она плавает в воде?

Она пожала плечами.

– Мы живем в этом мире, как рыбы в воде. Просто плаваем, не ведая, что она окружает нас. – Зияд вздохнул, а потом слегка толкнул ее руку. – Айя, ты не собираешься просыпаться?

Она проснулась. За окном пели птицы: «Чик-чирик… чирик». Сквозь занавески струился дневной свет. Она вспомнила про оливковую рощу. Даже если все это было сном, этот сон казался ей реальнее ее жизни.

Айя встала, прошла по коридору до комнаты Зияда и открыла дверь. Со дня его смерти здесь ничего не изменилось. На полках все так же стояли кубки за победы его баскетбольной команды, несколько мягких игрушек, в которые он играл еще ребенком. В гардеробе на вешалках висела его одежда, все еще сохранявшая его запах, который, казалось, с каждым днем становился все слабее. Рядом с кроватью лежал роман Франца Кафки, закладкой в котором служил чек из игровых автоматов. На столе стояла фотография их семьи, сделанная пять лет назад. Они все четверо были на пикнике на горе Кармель, а вдали виднелся порт Хайфы.

Айя хорошо помнила тот день: они жарили шашлыки и праздновали начало весны. Это было еще до того, как мама начала много спать, а их жизнь стала такой тяжелой.

Рядом с фотографией был дневник Зияда – простой блокнот в черной обложке. Зияд любил писать от руки, хотя это было намного дольше, чем надиктовывать текст на планшет. Он говорил, что ему нравилась материальная сторона письма, то, как чернила ложатся на бумагу, как медленно движется по листу ручка. Он никогда не любил технологии, не доверял им.

Отец настаивал на том, чтобы никто не трогал вещи Зияда, чтобы все выглядело так, словно Зияд вышел ненадолго купить овощей и скоро должен вернуться. Вопреки голосу разума, Айя взяла дневник и открыла его на последней странице. Она прочитала последнюю запись, сделанную его аккуратным почерком. Он написал это за день до смерти:

К ней снова вернулось состояние удушающей тяжести. Она закрыла дневник и побрела прочь из комнаты.

Закрыв за собой дверь, Айя вошла в ванную. Она долго рассматривала в зеркало свое усталое лицо и снова подивилась тому, как быстро исчез большой порез на лбу. Она открыла кран и начала чистить зубы и не сразу ощутила скрипящий на зубах песок и привкус земли на языке. Айя выплюнула пасту. Она заметила, что вода, которая текла из крана, была бурой, она с шумом изрыгалась из крана, оставляя коричневые кляксы на белой фарфоровой раковине.

– Баба! – Айя выскочила из ванной и побежала по коридору. Отец с сонным видом выглянул из своей комнаты. – Из крана течет коричневая вода!

Отец пошел за ней в ванную. Она оставила кран включенным, но вода, которая текла из него, была чистой и прозрачной.

– Честное слово, она была коричневой! – Айя поймала взгляд отца. – Клянусь, я это не придумала.

Отец вздохнул и потер лоб.

– Айя, что происходит?

Одного взгляда на отца было достаточно, чтобы поток слез, который она сдерживала где-то глубоко, вырвался наружу.

– Я скучаю по нему, – сказала Айя.

Отец прижал ее к себе.

– Я знаю, хабибти, – прошептал он ей на ухо.

Той ночью Зияд снова появился в ее сне. Они сидели на поляне на вершине горы. Она узнала открывавшийся оттуда вид – именно на этом месте был сделан снимок, когда они вчетвером сфотографировались на горе Кармель. Зияд говорил медленно, уверенно, трогая босыми ногами стебли травы.

– Все кажется таким спокойным. Даже представить себе невозможно, что мы несемся через Вселенную на безумной скорости.

– К чему все эти загадки? – спросила она.

– Я просто хочу сказать, что иногда все бывает совсем не таким, как тебе кажется. Ты ведь знаешь, чему нас учили в учебниках истории. О том, как мы освободили Палестину, как с оккупацией было покончено? – Айя кивнула, и он продолжил: – Так вот, эта оккупация довольно продвинутая. У них есть все эти технологии… позволяющие контролировать и порабощать. И Газа, наш дом, стала чем-то вроде лаборатории для экспериментов.

– Но это все в прошлом… – Она сорвала темно-синий цветок и положила его на ладонь. – Мы освободились. Оглянись по сторонам. Мы свободны.

Зияд усмехнулся.

– Ты же знаешь нас, арабов. Мы находимся в ловушке того идеализма, который внушает нам память предков. Эта хранимая в веках память окружает нас, словно вторая кожа.

Зияд сорвал травинку и стал отдирать от нее листья до тех пор, пока не остался тонкий стебелек, который он раздавил в пальцах. Айя молча наблюдала за ним. Казалось, он был зол, и эта ярость была намного сильнее привычной подростковой вспыльчивости. Этот гнев был мрачнее и глубже, чем все, что ей доводилось видеть. Она видела, как он проступал сквозь черты его лица, как все тело излучало его.

Он бросил смятую травинку за спину и наконец посмотрел на нее.

– Мы – лишь очередное поколение, живущее в плену ностальгии своих родителей.

Айя взглянула на цветок в своей ладони. Всего несколько минут назад она сорвала его. И теперь, когда она внимательно рассмотрела его, что-то в нем показалось ей странным. Темно-синие лепестки отражали солнечный свет особым образом. Она поднесла ладонь к лицу, чтобы лучше рассмотреть цветок.

Лепестки были сделаны из твердой стали, а их края – острыми и зазубренными.

– Разрывные пули, – сказал Зияд, заметив ее удивление. – Они разрываются внутри твоего тела, распускаются, как цветы, внутри плоти.

Пуля скатилась с ее ладони и с тихим звоном упала на землю. Этот звук показался ей таким далеким. Все закружилось у нее перед глазами.

Зияд горько усмехнулся.

– Орудия убийства теперь маскируются под саму жизнь.

Она посмотрела на него.

– Что это значит?

Зияд не стал медлить с ответом:

– Это значит, что решение принимать тебе. Ты можешь остаться здесь, закутавшись в кокон из этих воспоминаний о давно потерянном рае, или вырваться из тюрьмы.

– Так вот что ты сделал?

– Да. – Он кивнул и посмотрел ей в глаза. – Именно так я и поступил.

Он являлся каждую ночь. Айя с нетерпением ждала того момента, когда ляжет спать, чтобы во сне увидеть его. Ее сны стали намного реальнее, чем та жизнь, которую она вела наяву, и бесконечно важнее. Встречаясь с Зиядом, она чувствовала, будто начинает что-то осознавать, хотя и не могла пока сформулировать, что именно.