— Ты как заклятье повторяешь слово «мучить», — вздохнул Март. — Это слово чаще всех прочих звучит от тебя. Я понимаю, что тебе, наверное, очень страшно, но не бойся. Если ты не объявила себя врагом Севера и Повелителя, никто не тронет тебя, но даже если объявишь, никто не будет тебя мучить. Повелитель бывает жесток, он может допрашивать и даже применять пытки, если это необходимо ради его народа, но мучить ради удовольствия — он никогда так не делает. Не бойся, ты никуда не исчезнешь: Повелитель не допустит этого.

— Да, я останусь здесь, с тобой и буду готовить для товарищей, — немного невпопад произнесла Линаэвэн, уже не просто давая согласие, а говоря свое решение. И только взяв себя в руки, эльдэ заметила несообразность куда большую, чем все сказанное. — О каких сражениях людей и эльфов, о каком горе от нас ты говорил, Март? Ведь ты сам жил в эльфийских землях и сам мог видеть, как относятся к людям Государь Фэлйакундо (Фэлагунд), недаром прозванный Атандилем, или Лорды Ангарато и Аиканаро*(1), или другие эльдар. Да и я встречалась с твоими родичами. — Атан ничего не ответил, и Линаэвэн задумчиво продолжила: — Здесь я могу, конечно, сделать то, чего не могла бы ни в темнице, ни рядом с Сауроном: могу говорить свободно, могу вспомнить поименно погибших в Битве Внезапного Пламени… Правда, я больше помню эльдар; а об атани лучше знаешь ты. Ты мог бы назвать имена убитых, чтобы воздать им дань памяти? Ты сможешь их припомнить? Или нет?

На лице тэлэрэ мелькнула догадка и вместе ужас от этой догадки. Что же с Мартом сотворили? Возможно, он вовсе не помнил почти ничего, кроме того, что вложил в него Саурон? Но, может быть, догадка была ошибочной? О женщине, умершей от простуды, Март помнил.

Так как Линаэвэн порывалась вернуться к приготовлению мяса для следующего противня, беоринг остановил ее:

— О павших нужно совершать тризну, а не говорить над пищей, так как горечь будут ощущать и те, кто ее съедят, — Март забрал у Линаэвэн нож, отстраняя ее. — Успокойся сначала, дай я пока тебе помогу.

— Я не думала, что у нас с тобой будет время на тризну, — покачала головой эльдэ и подумала: «Горечь в этой пище и так будет ощутимой для эльдар, притом не столь высокая, как скорбь о павших…» — А от кого ты знаешь о том, что печаль и горесть может быть передана? Или ты сам чувствуешь это?

Тэлэрэ была удивлена, ей казалось, что люди обычно не слишком чутки к подобному, но, возможно, эльдар научили этому людей?

***

Пока Март резал мясо, Линаэвэн выкладывала листочки и ягоды на противень и размышляла: в самом ли деле ей стоит оставаться с Мартом? Рано или поздно Саурон, несомненно, пожелает ее допросить; но если она остаться с атаном, то допросы начнутся позже. А разговор с Мартом, даже если помочь ему не удастся — совсем не то же, что «беседа» с Сауроном, который постоянно будет искать, где ее подловить.

Какое-то время на кухне царила тишина, пока Март не закончил нарезать и укладывать мясо; а потом беоринг продолжил:

— Если ты не откажешься от тризны, кому придет в голову не дать нам ее совершить? А про то, что о плохом нельзя говорить и думать, так то наш семейный секрет. Не знаю, кто первый узнал, но так передавалось в нашем доме.

— А я знаю о том, потому, что чувствую, — ответила Линаэвэн. — Только мне трудно было не думать и не говорить сейчас о павших… — Дева вздохнула. Марта учили в семье, отец или мать, а те знания, наверняка, восходили к эльдар. Но беоринг не поверит, если он не верит даже тому, что Линаэвэн видела своими глазами: повару внушили, что плохо людям жить рядом с эльдар; и не потому, что печальна разность судеб, но придумав вражду и схватку. — Я чувствую многое, что отображается в Незримом мире: ты замечаешь, что мясо коровы мягче дичи, а я ощущаю потрясение и ужас животного. Хозяева-то знали, что растят ее, чтобы убить после; а корова не ждала такого от тех, кто заботился о ней. Не так, как олень от охотника или хищника. Если бы звери могли говорить, то последние их слова скорее были бы вопросом, только разным. Олень вопросил бы: «Как это — он быстрее и ловчей меня?!», а корова — «За что, мой хозяин?!» Звери, конечно же, не скажут этого, но это не просто мое представление о том, как они могли бы думать: это ощущается, когда я ем пищу.

Март, слушая Линаэвэн, лишь покачал про себя головой. Какая же она все-таки впечатлительная и сколько страхов себе придумывает.

— Я думаю, госпожа, ты сама себя пугаешь. Нашим детям, бывает, тоже жалко коровку, но такова жизнь, природа вещей. Испокон веков мой народ растил скот на убой: так устроен мир.

Тем временем еда для пленных была почти завершена.

— Мир устроен сложнее, — мягко произнесла Линаэвэн. — Ты говоришь: «Так было испокон веков», словно бы так было всегда. Но вы существуете в мире менее пяти столетий, и то сомневаюсь, что самые первые из людей, открывшие глаза при первом восходе, уже разводили коров для мяса; а до вас это никто не делал. Вы не чувствуете того, о чем я говорю, потому это и стало обыкновенным для твоего народа; а мы действительно чувствуем. Если бы ты принес мне мясо двух коров: одной, убитой по вашему обычаю, другой — погибшей от нападения волка или медведя, я уверена, что могла бы отличить их. Но связь вещей еще глубже: и меж эльдар разные народы считают допустимым разные вещи. Так лесные эльфы избегают жечь костры, потому что любят и тонко чувствуют деревья, а другие народы эльфов жгут костры не только ради тепла, но и для удовольствия.

Март вежливо кивнул, не став спорить с тэлэрэ, но, конечно же, не поверил ни во что из рассказов впечатлительной девы. Атан видел, что она очень много придумывает, но сама верит в то, что говорит.

— Спасибо за рассказ, госпожа. Твоя работа окончена, желаешь ли ты идти в свою комнату, или поможешь теперь мне?

Линаэвэн казалось, что атан отнесся к ее словам без внимания, не став отвечать. Но, так или иначе — многие атани, в самом деле, растили скот, и то, что Март не мог понять эльдэ в этом вопросе*(2), не было большой печалью. Куда больше Линаэвэн беспокоило как объяснить Марту, что пытки недопустимы и не бывают оправданы ничем? Что они не являются такой же неизбежной частью войны, как оружие и убийство врагов? Как вернуть беоринга к тому, чему он был верен прежде, и отвратить от Тьмы? Возможно ли освободить его от вражеских чар — при том, что трудно было даже сказать точно, что это за чары?

— Думаю, я могла бы завершить приготовление песней, так… будет лучше, — произнесла Линаэвэн. — И если я решила остаться здесь, хотя бы ради тризны, то могу помочь и тебе. Ты ведь тоже готовишь еду для пленников, только других, и для себя, и для тех жен и дев, что трудятся здесь?