Первыми в коридоре были камеры двух беорингов. Один из них был младше, его обросшее лицо напоминало обтянутый кожей череп, но он обрадовался встрече с эльфами, их присутствие дало пленнику новые силы сопротивляться.

Второй атан, немолодой, когда эльфов подвели к его камере, поднял голову, проснувшись от шума шагов. Вместо приветствия беоринг воскликнул:

— Опять эти твари! — и отогнал от себя подбиравшихся к нему больших крыс. — Палачи грозятся, что если я не уступлю, меня свяжут, и крысы сожрут меня заживо, — проворчал атан. На самом деле Маирон не допустил бы такого, да и крысы были всего лишь мороками: Волк пользовался страхом человека перед крысами, чтобы подтачивать его волю, пока тело восстанавливается.

Фэаноринг дернулся вперед, желая ближе подойти к прутьям и говорить с достойным Смертным, но орки удержали ретивого мальчишку.

За камерами людей находилась камера с гномами. Трое гномов, как только эльфы подошли ближе, быстро отвернулись к стене. Потом один из них обернулся и произнес:

— Это для Саурона позор, не для нас! — эльдар увидели, что бороды гномов были выдраны.

Дальше следовало три одиночных камеры с тиндар.

Первый же пленник, едва увидев Кириона, вскинулся - впрочем, как и сам Кирион. Они узнали друг друга и не смогли скрыть это. Плохо для пленников, но хорошо для Темных. Прогулка уже начала давать свои плоды.

Из двух других тиндар один был прикован к стене и изъяснялся жестами и взглядами - из-за кляпа. Руки пленника были свободны, и эльф мог бы вынуть кляп, но не хотел - собственно, он сам его себе и вставил. Умаиар много раз накладывали на тиндо чары, и находящийся под заклятьями мориквэндо теперь боялся всего. Это не заставило пленника сдаться и заговорить: напротив, тиндо теперь так боялся проговориться, что сам вставил себе кляп.

Третий тиндо был суров и молчалив; на нем было больше шрамов, чем кожи без них.

В последней камере Темные держали эльфа-нолдо, изможденного еще больше родичей-тиндар.

— Глянь, этот из ваших! — насмехались орки, подводя к решетке Хэлйанвэ; поняв, что там кто-то из Первого Дома, юноша вновь дернулся навстречу, быть может, пропавшему другу. Старший фэаноринг в глубине камеры поднялся, сделал несколько шагов навстречу Хэлйанвэ — и обессиленно оперся о стену, привычно прокляв Моринготто. Этот пленник не сумел бы бежать, даже если бы его расковали и рядом не было стражи: сил все равно бы не хватило.

— Я расскажу вам о посольстве… если вы освободите моего родича… — выдохнул Хэлйанвэ, но его и Темных прервал старший фэаноринг:

— Не смей! Во имя верности Дому, я велю тебе — держись и не смей!

— Я не скажу, — сквозь зубы ответил юноша. — Я буду бороться. - Темные не поняли, как для Хэлйанвэ была важна эта встреча с родичем, который не предал, хотя вынес явно немало. У фэанариона словно снова появился старший друг, только стойкий, который... видел по шрамам, через что прошел Хэлйанвэ, сам прошел через еще большее, и все равно говорил: "Держись и не смей ничего рассказывать". Словно все стало правильно.

***

Волк философски заметил, что, похоже, от этой демонстрации мало чего удалось добиться — однако, время еще покажет; что-то узнать все же ведь удалось. А пока снова пришло время допрашивать старых пленников, разве что, старшего беоринга и фэаноринга пока все еще не трогали, и их продолжал лечить Эвег. Но уже бережно, хотя и просил держать это в тайне — все, кто оставался на Тол Ракава до сих пор, молчать умели. Но Эвег понимал — еще немного, и уходить будет поздно. Его раскроют.

— Так, наверное, эльфийские целители лечат… — сказал целителю беоринг. — Или, быть может, в Лориэне, мне рассказывали, что есть на заповедном Западе такое место… — О, как далеки были те дни, когда можно было учиться и спрашивать эльфов, что там, на Западе. Так давно, что даже и не вспоминались, заслоненные войной и пленом; а теперь вспомнились.

Когда Энгватар услышал о садах Лориэна от Смертного… его сердце сжала острая боль, словно его пронзили иглами и скрутили одновременно. Из глаз целителя закапали слезы.

Так завершилась неделя.

***

Шли дни. Март больше не интересовался Линаэвэн, а Волк не хотел, чтобы она говорила с Мартом о его женщине. И тогда Линаэвэн вновь привели в подземелье, снова привязали, как и в прошлый раз, и так же порвали на ней одежду. Но теперь вокруг были уже все пленники Волчьего Острова. И все они молчали. Молчала и сама Линаэвэн. Она была печальна, но больше не плакала и была спокойна. Просто нужно было перетерпеть — и она терпела отвращение от происходящего.

Тогда орки достали кнуты и начали избивать тэлэрэ, рассекая ее тело по спине, груди, животу, бедрам.

— Говори, дрянь, и все кончится!

Однако Линаэвэн только стонала от боли. Она прилагала усилия, чтобы сдержаться — потому что на нее смотрели другие пленники, и они могут заговорить из-за нее, ради того, чтобы ее защитить…

Больдог ухмыльнулся про себя: эльфка выдержала, кто бы мог подумать! И тогда Больдог оттащил ее к Эвегу. Маиа был вынужден лечить деву в присутствии Больдога, что не хотел прерывать допрос, и потому не мог снять боль совсем, смог лишь ослабить.

— Я здесь закончил, переверните ее на живот, — распорядился Эвег, а потом добавил, — Иди отсюда, Больдог, видишь, она уже теряет сознание от боли, — хотя на самом деле Линаэвэн засыпала от осторожных и незаметных чар целителя. — Она еще упрямее, чем фэаноринг, ты ничего от нее так не добьешься.

Дева тоже слышала эти слова и была удивлена. Она чувствовала боль, но отнюдь не теряла сознание. И что означал этот совет — «ничего от нее так не добьешься?» Ведь если Больдог примет его, ее больше не будут стараться достать болью, а она далеко не испытала всего и не представляла, как бы вытерпела то, что творили с Нэльдором. Немного осталось в крепости пленников, еще не знавших, что Энгватар теперь другой. Линаэвэн — не знала. Лечение причиняло тэлэрэ боль, хотя ни в какое сравнение не шло с тем, как умаиа лечил прежде. Но деве было не с чем сравнивать.