А потом она подумала: «я никогда не смогу ей сказать».

Она возненавидит меня навсегда.

На столе их запотевшие бокалы покрылись бисером конденсата.

— Вэл, — проговорила ее мать. — О, моя бедная, милая девочка.

На усталом лице матери мелькнуло выражение ярости.

— Пока я жива, я никогда не прощу это чудовище.

Вэл вздрогнула, когда принесли салаты. Она взяла вилку, ее аппетит был начисто уничтожен, взглянула на салат и пробурчала.

— Что это за салат?

— Рубленый салат с жареным чесноком, — напомнила мать, ее голос все еще был немного хриплым. — Как мы и заказывали. Вэл, почему…

— Прости, — Вэл, вскочила с места. Она промчалась мимо официанта, который бросил на нее еще один взгляд, едва не столкнувшись с ней. Она проигнорировала его, слепо схватившись за дверь туалета, и едва добралась до кабинки, как упала на колени и ее вырвало так, что ей казалось, что это никогда не прекратится.

***

За несколько месяцев она узнала о Гэвине больше, чем за последние семь лет. Он сменил имя, что вполне логично. У него была работа, что тоже имело смысл, но она с трудом могла себе это вообразить; Вэл не могла представить его кланяющимся кому-либо.

Когда она спросила его, где он работает и чем занимается, он ответил неопределенно. Деньги явно не представляли проблемы, но она не уверена, связано ли это с тем, чем он занимается, или с тем, кто его семья. Вэл было интересно, одурачил ли он своих коллег так же легко, как одурачил ее, и какую ложь он им сказал, когда исчез, чтобы выследить ее.

Она гадала, есть ли у него вообще работа; может быть, это тоже очередная ложь?

Самое безобидное, что она узнала о Гэвине, это то, что он до сих пор носит очки в проволочной оправе, которые она помнила еще со школы. Она думала, что это подделка, но он слишком тщеславен, чтобы носить их просто так. Однако сейчас он надевал их, читая книгу, пока она притворялась спящей, одетая лишь только в пижаму.

Он был волком, который ухаживал за ней, только чтобы вырвать ее сердце. Человек, который вручил ей ключи и сказал, какую дверь не открывать, зная при этом, что она почти наверняка это сделает. Короче говоря, он был всем, чего ее учили бояться, но предупреждения казались слишком банальны, злодеи слишком шаблонны, и она не прислушалась к ним.

Он был мужчиной ее снов, да, но все ее сны оказались кошмарами.

А теперь он стал чудовищем в ее постели.

Сегодня ей удалось сбежать пораньше. От того, что он приготовил, ей стало плохо. Вэл верила, что он не отравит ее, но с другой стороны, Гэвин не выглядел удивленным, когда она так быстро ушла, так что, возможно, так оно и было.

Немного поколебавшись, Вэл переоделась в толстую шерстяную ночную рубашку и забралась в постель, выключив свет и желая сделать то же самое со своими мыслями, свернуть их в маленький, несчастный клубок.

Гэвин пришел немного позже, тихо передвигаясь по темной комнате, чтобы не разбудить ее. «Какой заботливый психопат мой муж», — подумала она, наблюдая, как он переодевается, повернувшись к ней спиной, стягивает с себя рубашку, а затем натягивает фланелевые штаны на боксеры, прежде чем забраться в их общую кровать.

Она услышала щелчок прикроватного светильника. Страницы переворачивались с резким, отрывистым звуком, от которого по позвоночнику пробегали мурашки. Что он читал, Вэл не знала. Она не решалась открыть глаза. Если он узнает, что она не спит, Гэвин может обратить на нее свое внимание, и все ее тело задрожало от этой мысли.

Несколько раз она чувствовала, как Гэвин гладит ее по лицу, как гладят спящую кошку или собаку. Просто рассеянный жест, порожденный уверенностью в обладании. В этом нет любви, знала Вэл, и его нежность разбивала ей сердце сильнее, чем его жестокость.

Она могла бы снова ударить его ножом за то, что он заставил ее сердце так болеть, если бы у нее хватило воли и смелости. Но именно он застилал простыни по вечерам, как будто все еще считал ее способной принести нож в постель.

Длинные пальцы скользнули вверх от ее виска и запутались в волосах.

Может быть, когда-нибудь она убьет его, если он не убьет ее первым. Вэл говорила себе это каждую ночь, когда засыпала рядом с ним, сразу после того, как напоминала себе: «Я его».

Она не верила в это, но ей все равно становилось легче.

Свет погас. Он отложил книгу и провел пальцами по ее подбородку. Вэл сдавленно вскрикнула, когда он поцеловал уголок ее рта и большим пальцем провел по щеке.

— Бедняжка Вэл, — прошептал он. — Все еще неважно себя чувствуешь?

— М-м, — промямлила она, сохраняя полную неподвижность.

— Я знаю, что ты не спишь, — сказал Гэвин, отчего ее глаза широко раскрылись. Рукав ее ночной рубашки сполз, обнажив плечо, и Вэл пришлось побороть дрожь, когда его рот коснулся ее обнаженной руки. Но все, что он сделал, это притянул ее к себе.

— Тебе нездоровится уже третью ночь.

Вэл знала. Он не заставлял ее трахаться с ним, когда она плохо себя чувствовала, за что она была ему страшно благодарна, хотя и понимала, что не должна.

— Похоже, моя стряпня тебе не подходит.

— Ты травишь меня? — прямо спросила она.

— Я бы не стал тебя травить.

Он провел рукой по ее лицу, жест был намеренно собственническим.

— Знаешь, — сказал Гэвин, когда его рука безобидно опустилась на ее живот, — у тебя давно не было кровотечений.

Кровотечение. Какое ужасное слово. Она застыла в его объятиях, судорожно подсчитывая. Он прав — прошло… прошло несколько месяцев.

— Нет, — ее голос исказился от ужаса. — Я не могу быть…

Вэл резко выдохнула. Он брал ее почти каждую ночь.

И по его настоянию они ничего не использовали.

— Боже мой, — простонала она. — Ты подонок.

— Чеснок вызывает отвращение, если тебе интересно. Но лимоны и помидоры ты любишь. И есть другие изменения, — добавил он мягко, когда она втянула воздух, — да, я заметил и, скажем так, очень благодарен.

Вэл почувствовала, что не может дышать. Нет, нет, нет.

— Ты ублюдок.

Он рассмеялся над ее словами, сильнее, чем Вэл когда-нибудь слышала, чтобы он смеялся над чем-либо.

— Да, дорогая, — сказал Гэвин наконец, когда смог говорить. — Полагаю, так оно и есть.

***

— Ты выглядишь сногсшибательно.

«Правда?» — удивилась Вэл, когда он обхватил ее сзади и поцеловал в шею. Ей потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому, перестать вздрагивать; какая-то часть ее все еще боялась, что Гэвин решит сыграть роль зверя и вырвет ей горло. Она посмотрела на свое лицо в отражении и ничего не увидела.

Гэвин провел руками по ее телу, ощупывая кружева. Обтягивающее платье облегало ее полные груди и бедра. Ее тело смущало Вэл почти так же сильно, как и его ласки. Она никогда не любила платья, даже в детстве.

Но он их любил.

Ему нравилось трахать ее в них.

Не на публике, конечно. Гэвин никогда не действовал так грубо. Но он трогал ее под скатертью, когда они ужинали, или говорил ей ужасные вещи с очаровательной улыбкой. Ему нравилось провоцировать ее на людях, заставлять извиваться, ерзать и краснеть, а потом он набрасывался на нее, как только закрывалась входная дверь.

И ей приходилось бороться с ним. И в этом тоже заключалась часть игры — она должна бежать, прятаться, бороться, даже когда ей хотелось просто лечь и позволить ему делать с ее телом все, что он захочет. Если она этого не сделает, он применит к ней свой нож, и никакие слезы и мольбы не заставят его остановиться. Она поняла это на собственном опыте, в самом начале, еще до их свадьбы, когда он связал ее и угрожал так наглядно, что Вэл была уверена, что он собирается ее убить.

«Ты плачешь, Валериэн, но я не дам тебе ничего, чего ты не заслуживаешь».

Она до крови натерла запястья, пытаясь освободиться от уз. Даже сейчас она иногда просыпалась от страха, угрозы той ночи все еще звенели в ее ушах. Он заставлял повторять все, что он говорил, вынуждал ее сказать, что она хочет этого.