Отсутствие открытого обсуждения практики любви в жизни и культуре означает, что мы по-прежнему обращаемся к книгам как к основному источнику информации. Большое количество читателей принимают определение любви, данное Пеком, и с умом применяют его в повседневной жизни. Мы можем распространить его определение, используя его в разговорах не только со взрослыми, но и в беседах с детьми и подростками. Возражая мистифицирующим предположениям о невозможности определения любви, предлагая действенные, полезные определения, мы создаем контекст, где зарождается истинная любовь.

Некоторые люди испытывают трудности с определением любви, данным Пеком, потому что он использует слово «духовный». Стоит отметить, что он говорит о том измерении нашей реальности, где разум, тело и дух едины. Человеку не нужно быть верующим, чтобы принять идею, что в нем есть жизненная сила (некоторые из нас называют ее душой), которая, если ее развивать, повышает способность к более полной самореализации и общению с окружающим миром.

Начав с того, что вы всегда будете думать о любви как о действии, а не как о чувстве, вы автоматически примете на себя ответственность и обязательства. Слишком часто нас убеждают, что мы не умеем контролировать «чувства». Однако большинство из нас признает, что мы сами принимаем решения насчет своих действий. Мы понимаем, что намерение и воля определяют поступки. Мы также признаем, что все наши действия имеют последствия. Мысли о том, что именно действия формируют чувства, являются одним из способов избавления от следующих общепринятых представлений: «родители любят своих детей», «человек “влюбляется” без воли или выбора», «преступления на почве страсти» (т. е. он убил ее, потому что очень сильно любил). Если бы мы помнили, что любовь – это действие, мы бы не обесценивали и не принижали значение этого слова. Когда мы любим, мы открыто и честно выражаем заботу, привязанность, ответственность, уважение, обязательства и доверие.

Формулировки являются жизненно важными отправными точками для воображения, ибо то, что мы не способны представить, просто не может появиться на свет. Хорошее определение отмечает начальный этап и позволяет понять, когда нужно поставить точку. По мере продвижения к желаемому пункту мы намечаем путь. Каждому из нас необходима карта, которая вела бы нас к любви, – начиная с места, где мы знаем, что такое «любовь».

О любви мы узнаем еще в детстве. Какими бы счастливыми или неблагополучными ни были наши дома и семьи, они представляют собой первую школу любви.

Я не помню, чтобы мне когда-то хотелось попросить родителей дать определение слову «любовь». В детстве я понимала ее как прекрасное чувство, которое испытываешь, когда семья относится к тебе добросердечно, а ты отвечаешь на их заботу. Любовь для меня всегда ассоциировалась лишь с приятными чувствами. В раннем подростковом возрасте, когда родители пороли нас и убеждали в том, что наказания применялись «для нашего же блага», или пытались оправдать свои грубые действия любовью, мы с братьями и сестрами испытывали замешательство: почему они считали, что суровое наказание – это жест любви? Конечно, будучи детьми, мы делали вид, что принимали взрослую логику, однако в глубине души мы знали, что это неправильно. Мы понимали, что их слова – это ложь чистой воды. Точно такую же ложь взрослые внедряли в наши умы после суровых наказаний, убеждая: «Мне больнее, чем тебе». Ничто не создает в умах и сердцах детей большей путаницы в вопросах любви, чем недоброе и/или жестокое наказание со стороны взрослых, которые при этом утверждают, что мы обязаны любить и уважать. Дети, выросшие в такой обстановке, рано учатся сомневаться в значении любви, жаждать ее, но не верить в ее существование.

Существует и другая сторона медали, когда дети, которых никогда не наказывают, растут в уверенности, что любовь – это приятное чувство. Именно родители учат их относиться к любви как к удовлетворению потребностей и желаний. В детском сознании любовь перестает быть чем-то, что нужно дарить, а становится тем, что нужно принимать. Если детей чрезмерно балуют и позволяют вести себя неприемлемым способом, такие действия можно смело рассматривать как форму пренебрежения. Хотя эти дети и не подвергаются жестокому обращению и не лишены заботы, они точно так же не понимают значимость любви, как и их эмоционально брошенные сверстники. Обе группы детей научились думать о любви как о прекрасном чувстве в контексте вознаграждения и наказания. С раннего детства большинство из нас помнит, что родители говорили о любви именно тогда, когда мы удовлетворяли их желания. И мы переняли эту модель поведения. По мере взросления дети все больше ассоциируют любовь с проявлением внимания, привязанности и заботы. Они по-прежнему считают, что родители, которые пытаются удовлетворить их желания, выражают тем самым любовь.

Дети из всех слоев общества убеждают меня, что любят своих родителей и любимы ими, – даже те, с кем жестоко обращаются. Когда маленьких детей просят дать определение, они в основном соглашаются, что любовь – это приятное чувство. Они сравнивают его со вкусной едой, особенно с любимой. Они объясняют: «Мама любит меня, потому что заботится обо мне и помогает поступать правильно». Когда их спрашивают, как нужно любить, они упоминают объятия и поцелуи, доброту и нежность. Представление о том, что любовь – это получение желаемого, будь то объятия, новый свитер или поездка в Диснейленд, затрудняет более глубокое эмоциональное понимание любви в мышлении детей.

Нам хотелось бы верить, что большинство детей рождаются в домах, где их любят. Однако любви в семье не может существовать, если взрослые не научились любить. Хотя многие дети и растут в семьях, где о них в той или иной степени заботятся, любовь там может не проявляться или вовсе отсутствовать. Взрослые любой классовой, расовой и гендерной принадлежности могут обвинить в этом собственные семьи, поведав нам о детстве, где любви не было, где царили хаос, пренебрежение, жестокость и принуждение. В своей недавней книге «Воспитанные в неволе. Почему Америка подводит своих детей?» (англ. Raised in Captivity: Why Does America Fail Its Children?) Люсия Ходжсон документально подтверждает реальность отсутствия любви в жизни большого количества детей в Соединенных Штатах. Каждый день тысячи детей в нашей культуре подвергаются словесному и физическому насилию, голоду, пыткам и убийствам. Они – настоящие жертвы личностного терроризма, поскольку у них нет ни коллективного голоса, ни прав. Они остаются собственностью взрослых, которые поступают с ними по своему усмотрению.

Любви без справедливости не существует. И пока мы живем в культуре, которая не уважает, не поддерживает основные гражданские права детей, большинство из них так и не познают любви. В нашей культуре частная семейная жизнь – это единственная институционализированная сфера власти, которая может быть автократической и фашистской. Будучи абсолютными правителями в рамках своей семьи, родители без всяких обсуждений решают, что лучше для своих детей. Если при этом права детей ущемляются, у них нет возможности обратиться в суд. В отличие от женщин, которые могут объединиться против сексистского господства, требуя равных прав и справедливости, дети, которые подвергаются эксплуатации и угнетению, могут рассчитывать только на помощь благонамеренных взрослых.

Всем нам известно, что взрослые, независимо от класса или расы, редко вмешиваются, чтобы выяснить или оспорить то, что их сверстники делают со «своими» детьми.