Доктор вздохнул.

– Я был в шоке. Я понятия не имел, как далеко все зашло. – Он прикрыл глаза. – Отец всегда был человеком с чувством собственного достоинства, обладавшим благородной внешностью, гордым вплоть до тщеславия. И вдруг такой унизительный конец… этого даже представить себе невозможно было. Мне, во всяком случае.

Он погрузился в молчание и уставился в потолок, а я подумал о Хезекии Варнере, у которого и занятия-то другого не было.

– Но в моей памяти он остался другим, я сохранил иной образ – образ Алистера Уортропа десятилетней давности, когда мы виделись с ним в последний раз.

Уортроп стряхнул с себя задумчивость и повернулся ко мне, положив голову на свою ладонь. Его темные глаза поблескивали при свете ночника.

– Я опять отвлекся, да, Уилл Генри? Ты должен прочесть «Наследственную гениальность» когда-нибудь. После того как прочтешь «Происхождение видов», но прежде, чем возьмешься за «Закат человечества». Это будет правильно и тематически, и хронологически. Влияние этой книги может оказаться очень полезным. Революционная идея того, что потомству передаются как ментальные, так и физические черты. Отец подхватил ее сразу и даже написал мне об этом. Это – одно из его немногих писем; я до сих пор храню его где-то. Гальтон делился с отцом первыми выводами, а отец считал, что эта теория применима и в его сфере изучения. Захватывающая альтернатива: взять наиболее злобные виды – такие, как наши друзья Антропофаги, и попытаться усилить те черты вида, которые мы хотим, а плохие черты подавить путем селективного разведения. Это могло бы перевернуть нашу отрасль знаний – монстрологию. Евгеника могла бы стать ключом к спасению предметов нашего изучения от уничтожения и вымирания. С приходом человека дни монстров оказались сочтены, а с помощью науки (и отец верил в это) можно найти способ «приручить» людоедов – так, как приручили вероломного волка, превратив его в верную собаку.

Он сделал паузу, ожидая, что я скажу. Не дождавшись, он вскочил и восторженно воскликнул:

– Да разве ты не видишь, Уилл Генри?! Это же и есть ответ на вопрос «почему»! Вот именно поэтому отец хотел, чтобы ему доставили самку и самца Антропофагов, способных к деторождению, – чтобы применить теорию Гальтона на практике! Чтобы вырастить у этих монстров потомство, чуждое свирепости и равнодушное к человеческой крови! Уму непостижимая затея, к тому же очень дорогостоящая – дороже, чем он мог себе позволить, что и объясняет, зачем он встречался с загадочными агентами в шестьдесят втором. Конечно, все это только догадки; это невозможно доказать, разве что разыскав тех двух людей, если они еще живы. Или, возможно, сохранилось что-то типа договора. В любом случае, это – единственная причина, по которой он мог встречаться с подобными людьми; единственная, в которую я могу поверить.

Доктор снова замолчал, ожидая моей реакции. Он хлопнул рукой по матрасу и сказал:

– Да не сиди ты просто так! Скажи, что ты обо всем этом думаешь!

– Знаете, сэр, – начал я медленно. Правда заключалась в том, что я не знал, что об этом думать. – Я не знал вашего отца, а вы его знали.

– Я его тоже почти не знал, – сказал Доктор просто. – По крайней мере, не так, как большинство сыновей знают своих отцов, рискну предположить. Но эта теория совпадает с известными мне фактами. Только страсть к работе могла заставить отца сотрудничать с предателями. Работа была для него всем; ничего другого он не любил. Ничего.

Он лег на спину, сжав голову руками, остановившимся взглядом глядя на полотно потолка, на котором его воображение рисовало картины, видимые ему одному.

Мы плохо знаем близких нам людей. Это распахивает широкие ворота предположениям, даже если речь идет о нашем собственном отце. Этот экзистенциальный вакуум наполняется нашими пожеланиями и сомнениями, нашими мечтами и сожалениями по поводу «отца такого, каким он был» и «отца такого, каким он должен был быть». И хотя мой отец был не таким холодным и отстраненным человеком, как Уортроп-старший, мы с Доктором были братьями в одном: наши отцы не оставили нам ничего, кроме воспоминаний. Огонь украл у меня все зримые приметы отца, оставив лишь его подарок – маленькую шапочку; Алистер Уортроп уничтожил почти все, что могло напомнить или рассказать о нем Пеллинору. Все, что осталось от наших отцов на земле, были мы сами. И когда нас не станет, не станет и их. Мы были скрижалями, на которых была записана их жизнь.

– И больше ничего, – повторил монстролог. – Вообще ничего.

Я сидел у его постели всю ночь. Доктор то дремал, то просыпался, и его силуэт так же размывался у меня перед глазами, как и предыдущей ночью. Ну и, разумеется, стоило только задремать мне, как Доктор вдруг вскочил и закричал:

– Уилл Генри! Уилл Генри, ты что, уснул?!

В голосе его звучала паника. Поэтому я бодро ответил:

– Нет, сэр, я не сплю.

– Жаль, – сказал Доктор, – тебе надо поспать, Уилл Генри. В ближайшие часы нам потребуется все наше мужество. Сейчас он, должно быть, уже получил мое письмо, и либо он приедет ближайшим поездом, либо я плохо знаю Джона Кернса.

– А кто такой Джон Кернс? – спросил я. – Он тоже монстролог?

Доктор суховато рассмеялся:

– Не в научном смысле слова, нет. По профессии он – хирург, причем блестящий хирург, смею заверить. А что до его характера… он так непостоянен; он совсем не такой, как мы. Если бы я только знал, где найти Генри Стенли, я, бесспорно, предпочел бы его. Оба они – охотники на Антропофагов, но при всем при этом Стенли – джентльмен старой школы. Чего не скажешь о Кернсе.

– Кернс – охотник на Антропофагов?

– Полагаю, его можно так назвать, в определенном смысле. Конечно, в этом у него опыта больше, чем у меня, потому что я вообще никогда не охотился на Антропофагов. И я должен предостеречь тебя, Уилл Генри, – добавил он и стал очень серьезен, даже мрачен. – Не поддавайся слишком сильно влиянию Джона Кернса – не вникай в его философию и не очень-то доверяй ему. Вообще, держись от него по возможности подальше.

– Почему? – спросил я с естественным детским любопытством, заинтригованный предостережением, как любой ребенок.

– Он слишком много читает, – был странный ответ Доктора. – Или недостаточно много. Я все никак не могу понять. В любом случае, держись подальше от Джона Кернса, Уилл Генри. Он – опасный человек, но в нынешней ситуации необходимо призвать опасных людей. Мы обязаны использовать все инструменты, которые судьба дает нам в руки. Антропофаги не ели двое суток; они снова выйдут на охоту, и выйдут скоро.

– А что, если они уже вышли? – спросил я, и мороз прошел у меня по коже. Комната, казалось, уменьшилась и наполнилась зловещими тенями.

– Уверяю тебя, не вышли. Несчастный мистер Грей накормил их собой на день или два.

Я не озвучил возражение, мгновенно пришедшее мне в голову – а что, если вы ошибаетесь? Я уже пробовал возражать и заплатил за это высокую цену. Так что я придержал язык. Господи, прости меня за это! Возможно, если бы я возразил ему тогда, если бы заставил его усомниться в своей правоте хоть на миг, шесть невинных людей не умерли бы столь страшной смертью. Потому что в то время как мы разговаривали, была забита и съедена целая семья. Пока мы коротали ночь в пустых разговорах, монстры занимались тем, что проливали реки крови.

Уже рассвело, когда я наконец нехотя выбрался из постели. Ложась спать, я едва успел скинуть одежду и натянуть одеяло, но недолгие часы сна изобиловали наглядными видениями прожорливых паразитов, червяков и личинок, и невидимых безымянных существ, которые обитают в темноте под большими камнями и гнилыми бревнами. Я проснулся, чувствуя себя еще более усталым, чем когда ложился спать. Во рту у меня стоял кисловатый привкус, а на сердце была смертельная тяжесть.

Утреннее небо проглядывало в окошке над головой. Оно было безоблачным, прозрачно-синим, и словно по-весеннему смеялось надо мной и моим мрачным настроением.