Нахимов ничего не ответил, только неопределённо кивнул.

***

Под покровом ночи тихо в город вошёл Московский полк, за ним Тарутинский и Бородинский. Солдат переправили на Южную сторону. Стрелки залегли в ямах, оврагах, в расщелинах скал, в завалах и рвах. Гренадёров распределили по оборонительной линии. В случае штурма, солдаты должны были поспеть к бастионам и встретить противника в штыки.

Рано утром Корнилов прискакал на четвёртый бастион. В этом направлении ожидали основной удар. Адмирал должен был убедиться, что все готово к обороне. Матросы встретили его громким Ура!

– Я издал приказ, – объявил адмирал матросам и офицерам из состава бастиона. – Всем начальникам частей я запрещаю бить отбой, барабанщики должны забыть напрочь ретираду! Если кто из командиров прикажет отступать, – на штыки его! Барабанщика, который осмелится бить позорный отбой – убить на месте! Если даже я вдруг прикажу ударить ретираду, – не слушайте, и тот из вас будет предателем, кто не убьёт меня! Нет в мире армии сильнее, что идёт против нас. Но они на чужой земле, а мы свою, родную оберегаем, – и нас не победить!

– В землю вкопаемся по колено, чтобы не отступать! – ответили солдаты.

– С корабля ходу нет! – поддержали матросы. – Вместе с палубой сгорим!

Корнилову доложили: его ищет адъютант Меньшикова. Адмирал спустился с бастиона и увидел капитана Панаева. Неподалёку стояла толпа каких-то оборванцев.

– Вам подарочек, – сказал Панаев, указывая на оборванцев. – Два батальона.

– Стройся! – прозвучала команда, и оборванцы тут же встали в две шеренги.

– Передайте Александру Сергеевичу: спасибо, конечно, за подарочек…, – смущённо ответил Корнилов. – Но где вы взяли этих бродяг?

– Эт вы зря, Владимир Александрович. Какие же они бродяги? Потрёпанные слегка – правда. Так скоро все такими будем. А перед вами пластуны из черноморского казачьего войска. Народец, может, и невзрачный на вид, но очень ценный.

Смотреть без слез на них было невозможно. Чекмени все в заплатах, потёртые, с рваными краями по подолу. Зато газыри на груди сверкали начищенной медью. Папахи из овчины напоминали вороньи гнезда. Но на поясе у каждого отменный кинжал или шашка в чеканных ножнах. Обувка – непонятно из чего сшита: онучи – не онучи, сапоги – не сапоги. Однако, ружья новенькие, и патронные сумки бельгийские. Лица у всех смуглые, обветренные. Взгляд суровый. Многим, судя по седым усам, уже давно за пятьдесят.

Корнилов слегка растерялся. Что сказать? Как поприветствовать черноморцев?

– Здравствуйте, казаки! – громко сказал адмирал.

– Здравие желаем, ваше высокоблагородие! – нестройно ответили черноморцы.

– Нет ли среди вас тех, кто в двадцать восьмом Анапу брал? – спросил он.

– Есть, – ответил ему знаменосец одного из батальонов. – Вот и на знамени нашем золотом написано: «За отличие при взятии Анапы», – развернул он полотнище.

Корнилов подошёл ближе. Взглянул на знамя.

– Помним вашу славную победу, – сказал адмирал. – Уверен, что и здесь вы послужите царю, как в былые годы.

***

Павел темными улочками, наощупь пробирался к четвёртому бастиону. Стояло тихое безветренное утро. Осень уже чувствовалась в прохладном тающем тумане. Вчера день был ясный, жаркий. Павел не знал, куда деться от раскалённого солнца. А сейчас его пробирала дрожь, несмотря на плотную шинель. Погоди, – успокаивал он себя, – сейчас туман рассеется, и опять будешь чахнуть от жары. Солнце ещё не продёрнулось сквозь белёсую завесу, но город уже проснулся. Шли колонны солдат и матросов, стуча подкованными сапогами. Цокали копыта, скрипели колеса. Молочница голосила, зазывая хозяек купить свежего молока. Дворники мели улицы, шоркая мётлами по мостовой. Лавочники отпирали магазины. Запах свежего хлеба мешался с угольной пароходной гарью и солёным дыханием моря.

На бастионе все тихо. Матросы сидели у орудий. Тонкими струйками вился дым над зажжёнными фитилями. Наблюдатели во все глаза вглядывались во вражеские окопы. Туман редел. Вершины окрестных гор окрасились оранжевым.

Вдруг матросы у одного из орудий выскочили за бруствер и помогли через амбразуру влезть двум пластунам.

– Все, хлопцы, готовьтесь. Там их – тьма тьмущая, – сказали пластуны и направились к командиру бастиона.

Сигнальщик, дежуривший у рынды, пробил пять склянок: шесть тридцать утра. Буд-то услышав, от французских позиций раздалось три орудийных выстрела, один за другим в промежутках не больше секунды. Все невольно замерли, насторожились, прислушались. И вдруг земля вздрогнула.

Вражеские батареи окутались дымом. Им тут же ответили наши пушки. Грохот орудий слился в один ужасающий гул. Павел зажал ладонями уши. Чёрная шипящая тень врезалась в землю чуть ли не у его ног и отскочил куда-то за горжу. Бахнула яркой огненной вспышкой. Павел от неожиданности и страха едва не упал на землю, присел. Ядро прошуршало над головой, обдав тёплой волной. Врезалось в горжевую стенку и застряло в габионах. Взорвалось, разметав мешки с землёй.

Вдруг Павел увидел, как на бастион уверенно, ничего не страшась, идут Корнилов с капитан-лейтенантом Поповым. За ним Тотлебен и священник в праздничном облачении. Матросы заметили адмиралов, закричали «Ура»! На адмирале парадный мундир. Эполеты сияют золотом. Белые перчатки. На боку сабля в серебряных ножнах.

Адмирал Новосильцев подбежал с докладом. Корнилов спокойно выслушал его. Новосильцеву приходилось напрягать голосовые связки, так, как вокруг все грохотало и гудело. Ядра носились, разбивая укрепления, сшибая орудийную прислугу.

– Орудие подбито! – прервал Корнилов доклад Новосильцева.

Ядро влетело в амбразуру, сбив пушку с лафета, разметав матросов.

– Что застыл, как истукан? – дёрнул Павла капитан Реймерс. – Сапёров зови! Помогайте!

Павел окликнул из укрытия ефрейтора Козлова и ещё двоих солдат. Они бросились к орудию. Раненые корчились в агонии, истекая кровью. Не обращая на них внимание, все дружно навалились на ствол, водружая его обратно на лафет. Орудие было горячее, скользкое от крови. Никак не выходило. Подбежали ещё матросы. Поднажали! Получилось! Плотники принялись крепить «уши».

– Сюда, ребята! – позвал адмирал Новосильцев. – Причаститесь.

Матросы по очереди подбегали к священнику. Тот подносил крест и благословлял. Матросы, поцеловав крест, тут же срывались обратно к орудиям. Священник вёл службу спокойно, размеренно, как будто стоял в храме, а не на бастионе под бомбами. Корнилов бесстрашно поднялся на банкету и принялся рассматривать позиции неприятеля. Бомбы лопались, разбрасывая осколки, вздымая тучи пыли вперемешку с удушливым дымом. Все кругом рушилось, кувыркалось, разлеталось….

Да как же им не страшно? – удивлялся Павел. – Ни матросам, ни их адмиралу?

– Кречен! Поручик, вы оглохли?

Павел обернулся. Перед ним стоял Тотлебен.

– Простите, уши заложило, – извинился Павел, или ему это показалось. Голоса своего он не услышал.

– Придите в себя, – хорошенько тряхнул его подполковник. – Возглавьте рабочих на левом фасе. Немедленно исправляйте повреждения.

– Слушаюсь!

Стену бастиона разметало ядрами. Амбразуры осыпались. Плетёную оснастку туров разнесло. Голые прутья торчали во все стороны. Доски, вставленные для укрепления щёк амбразур, горели. Матросы пытались тушить их песком. Ничего на десять шагов не видно из-за пыли и дыма.

– Сюда! – Крикнул Павел своим сапёрам.

Принялись откапывать заваленное орудие.

– Крепи! – кинулся Павел в другое место, где ставили туры, на место разбитых. Насыпали в них землю. Только сапёры поставили все туры, накидали сверху мешков с песком, как несколько крупных ядер разворотили всю их работу.

Кинулись вновь восстанавливать.

Капитан-лейтенант Попов с ужасом наблюдал, как адмирал Корнилов бесстрашно подходит то к одному орудию, то к другому, выглядывает спокойно в амбразуры, советует наводчикам, как лучше ставить угол.

– Владимир Алексеевич, – взмолился Попов. – Отправляйтесь в город. Все донесения с обороны вам в штаб доставят. Я сам осмотрю позиции.