– Кристин, мне в наследство досталось много денег, я могу не работать вообще.

– Допустим, ты филантроп. Поэтому чудишь и копаешь могилы. Но зачем тебе несколько машин? Это попахивает конспирацией.

– А это уже связано с Мишелем, и пока тебе знать не полагается. Готово. – Могильщик закончил сервировку стола. – Завязывай болтать, а то пищеварение испортится. Чтобы тебе было спокойней, скажу, что в этой жизни, помимо кур, я убил только двоих человек, и то чтобы они не убили тебя.

Он сказал «в этой жизни», умолчав про убийство в далеком прошлом, но Кристина уловила грусть в его глазах.

– Как тебя зовут? – проникновенно спросила она.

– В этой жизни у меня нет имени, – твердо ответил он.

– Буддист что ли? – засмеялась девушка.

– Считай, что так.

– Ясно, это воплощение тебя не интересует, ты ждешь следующего. Умора, – не унималась она, и Могильщик широко улыбнулся ей в ответ.

После ужина они стояли на лоджии и смотрели на выплывший на потемневшее небо серп убывающей луны. Прямо под окном росла береза, совсем близко, Крис захотелось протянуть к ней руку и дотронуться до раскидистой ветки, так она манила своей свежей листвой. Девушка высунула руку из окна.

– Нет, не достанешь, – сказал Могильщик.

– Ты пробовал?

– Всегда, но это лишь иллюзия, она дальше, чем кажется.

– Обними меня, – грустно попросила девушка, и он обнял ее за плечи. – Не так, – прошептала она.

– Тебе пора спать. – Он отодвинулся и посмотрел ей в глаза.

– А тебе?

– Мне надо подумать.

– Ночью?

– Да.

– А спать?

– Может быть.

– Ложись со мной. – Крис бросила на него горящий взгляд. – Я не усну.

– Уснешь, – усмехнулся он. – Я сделаю тебе волшебный укол, и ты уснешь сном младенца.

– Я не хочу укол, – капризно ответила девушка. – Что у тебя за манера, колоть, не спросив? И там, в деревне.

– Поверь, тебе бы не понравилось быть в сознании. А сегодня ты слишком много пережила, тебе нужен отдых.

– Скучный ты, хоть и загадочный, – резюмировала Крис.

Могильщик заботливо приготовил девушке постель, уложил, сделав обещанную инъекцию, даже погладил по волосам и подержал за руку, как она просила, пока не уснет. И лишь только дыхание ее сделалось размеренным, а лицо расслабленным, он сбросил со своего улыбку, беззвучно выдохнул в сторону и нервно стиснул зубы так, что на скулах заиграли желваки. Бросив еще один задумчивый взгляд на спящую девушку, он вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Прошло уже больше получаса, как, обессиленно опустив голову на руки и глядя на нераспечатанный пакет, Могильщик беззвучно плакал, просто плакал, сидя за кухонным столом.

Наконец он решился. Внутри лежали три внешних диска по два терабайта каждый и письмо, написанное каллиграфическим почерком на французском языке.

«Отец, я молю Бога, если он есть, чтобы это письмо попало в твои руки. И если ты читаешь его, то знай, что я счастлив тем, что могу сказать тебе последние слова. Первое – я люблю тебя. Я так рад, что ты был со мной и ты был прав, и это второе, в чем я хочу тебе признаться. Не плачь обо мне, я ушел по доброй воле, в душе моей покой, я распрощался с этой безумной идеей и принимаю смерть как благо и свободу. Спасибо тебе за все. Но я слаб, я очень слаб. Я уничтожил все в лаборатории, кроме этих дисков. Не смог. Отдаю их судьбу на твою волю, рука не поднялась. Я знаю, что ты мудр и распорядишься ими так, как должно. А я и так зашел слишком далеко и проклят теми, кто верил в меня. На правах сына взваливаю на тебя эту ношу. Прости. Твой любящий Мишель.

P. S. Увидимся на том свете, если он существует. Знаешь, сейчас безумно хочется, чтобы существовал. Не могу поверить в то, что еще миг, и я исчезну».

Глаза Могильщика просохли, но сердце запело песнь воспоминаний, и он сидел неподвижно в глубокой задумчивости несколько часов кряду, размышляя о своей жизни.

Шел 1913 год. Чудесным, ясным осенним утром, таким, какое дарит обычно пасмурная в это время года петербуржская погода по особой милости, вдоль липовой аллеи вышагивал задорной поступью студент. То, что он именно студент, было видно по его сюртуку и фуражке, да еще по толстой книжке с мудреным названием, что торчала у него из-под мышки.

Юноша широко улыбнулся, прищурившись, солнышку, по-хулигански пнул кучку опавшей листвы и, засунув руку в карман, вынул оттуда большое красное яблоко. Потерев его о рукав сюртука, смачно откусил огромный сочный кусок, который едва поместился в рот, оттопырив щеку, и довольно что-то промычал себе под нос. Покончив с первым куском, студент так же без церемоний откусил и второй, такой же огромный, но слегка смутился – навстречу ему шли две милейшие дамы, а он с набитым ртом выглядел несколько неприглядно. Разминувшись же с ними, он продолжил смачно хрустеть, пока съедобная часть яблока не закончилась. Юноша повертел в руках огрызок, оглядываясь вокруг и прикидывая, куда бы можно было его выкинуть.

– Да, все съедобное, – не найдя ничего подходящего, пробурчал он себе под нос и зажевал и его, а после, довольный и сытый, потрогал рукой оттопыренный от второго такого же яблока карман сюртука, но решил оставить про запас.

Мечтательная улыбка сияла на лице юноши, когда он свернул в переулок, вид у него был бодрый, хотя он этой ночью почти не спал – только пару часов на рассвете. Все книгу читал, ту, что была у него под мышкой, так хотелось всю прочесть, но не успел, а сегодня надо профессору отдать, ведь завтра он покинет Петербург, и виной тому телеграмма, что лежала у него в правом кармане брюк.

Внезапно среди почти пустынной тихой улочки раздался благовест, такой громкий, что студент от неожиданности вздрогнул, и фуражка чуть не слетела с его головы, когда он, вскинув брови, а за ними и голову, взглянул на колокольню.

«А, ну да, сегодня же праздник, все в церкви. И Матрена Ивановна чай утром не приготовила, убежала спешно, только и сунула два яблока», – подумал юноша.

– Ах, окаянная, – уже вслух выругался он, когда кто-то схватил его за полу сюртука.

– Барин, барин, сымай пальто, – кричала скрюченная старушка, семеня за ним и хватая за одежду.

– Ошалела, что ли, – отмахивался он. – Какой я тебе барин? И вовсе это не пальто. Белены объелась? А ежели бы и пальто было, так чего мне его снимать.

– Барин, барин, сымай пальто, – все не унималась чумазая оборванка.

Студент взглянул на нее внимательнее и уже профессиональным взглядом отметил, что никакая она не старуха, лет ей от силы тридцать, что следует из состояния ее волос и кожи, а старухой кажется из-за уродства, вызванного рахитичным сколиозом, да грязного, рваного одеяния. Что до психического расстройства, то диагноз поставить было сложно так на ходу, поговорить надо. Но, конечно, не хотелось, да и не собирался он, только она все бежала за ним, как собачонка, и твердила одно и то же про барина и пальто. И стало жалко ее студенту, но все, что у него было, – это яблоко, он вынул его из кармана и подал нищенке.

– На, нету боле ничего.

– Ой, добрый барин, добрый! – завопила она и схватила яблоко так, будто он дал ей рубль золотой.

Отстала, наконец, странная попрошайка от студента, на минуту всего испортив ему настроение. Вот и академия, у входа на глаза ему попалось свежее объявление о наборе в борцовский клуб. Юноша остановился, мечтательно задумавшись, научиться искусству борьбы ему бы очень хотелось, непременно бы вступил, если бы не злополучная телеграмма. И все ведь так хорошо складывалось, окончив основное обучение на хирурга, он записался слушателем лекций по черепно-мозговой травме и год уже успешно учился, оставался еще один. Все нравилось ему: и город, и профессора, и квартира с заботливой хозяйкой. Студент запомнил адрес борцовского клуба на всякий случай.

Профессор сегодня был в ударе или юноша, зная, что эта лекция про огнестрельные раны головы – последняя для него в этом году, но три часа пролетели на одном дыхании.