– Посмотри, – все тем же, не допускающим пререканий тоном скомандовала Унисса.

Сарыч повернул доску.

Лицо его дрогнуло, в глазах блеснули слезы. Несколько мгновений он оглаживал дерево ладонями, боясь коснуться листьев, затем прижал его к груди.

– Госпожа мастер…

Дядя Сарыч упал перед Униссой на колени.

– Встань, – сказала ему Унисса, и Эльге захотелось вцепиться ей в светлые волосы – в голосе было больше железа, чем в хорошем ноже.

«Дяде Сарычу и так плохо!» – чуть не крикнула она. Но Сарыч послушался мастера и поднялся. Щеки его были мокрыми.

– Благодарю, госпожа.

– Иди, – сказала ему Унисса.

Дядя Сарыч кивнул и так с портретом на груди, тихий и светлый, вышел за изгородь, мимо людей, к своему дому.

Мастер листьев забросила лямку сака на плечо.

– Если кто хочет учиться у меня, буду рада.

Она уже повернулась, чтобы идти в конец двора, к мастерам-мужчинам, но замерла, посмотрела через плечо на дядю Вовтура:

– А ты чего ждешь? Видел же, что я и твой портрет сделала.

Дядю Вовтура подбросило с чурбачка.

– Ну, я это… – Он старательно прятал глаза от Униссы – словно то в траве, то в обломке жерди натыкался на что-то важное. – Я не против, конечно…

Эльга выпучила глаза на дядю Вовтура – необычно скованного и несмелого, а вдобавок еще и густо покрасневшего.

– Ладно, – улыбнулась Унисса и всему народу объявила: – Вечером приходи.

Эльга от возмущения набрала в рот воздуха, да так и замерла, как жаба на болоте. Ясно почему вечером! У дяди Вовтура жены нет.

– Это же вообще! – шепнула она Рыцеку.

– Взрослое дело, – пожал плечами тот.

– Но она мастер!

Эльга оглянулась, ища поддержки, но люди смеялись, переглядывались, а кто-то даже хлопал глупо хихикающего счастливчика по плечу. Эльге захотелось провалиться в самое пекло, так ей стало стыдно за дядю Вовтура.

– А теперь, – громко возвестил кафаликс, – встречайте Тарзема Ликко, мастера животных и птиц!

Высокий худой мужчина поклонился народу и развел руки. На них тут же сели сойка и маленькая, гнездящаяся у коньков крыш пугливая кычка.

Эльга слушала вполуха, что мастер выводит мышей, кротов и лечит скотину.

Ей хотелось то ли разреветься, то ли залезть куда-нибудь в колючие чепчуйник или малинник, чтобы царапинами на руках и лодыжках уравновесить то, что наглость и простота мастера листьев сделали с ее душой.

«Ну как так можно?! – думалось Эльге. – Другие люди что, не люди для нее? Тот же дядя Сарыч… Подумаешь, она что-то из листьев складывает! Другие и то более полезные мастера».

Она пролезла через ограду на улицу и побрела домой.

– Завтра! – нагнал ее голос кафаликса. – Все дети до четырнадцати лет, желающие обучаться мастерству, смогут выбрать мастера! Тридцать монет родителям! Контракт с кранцвейлером Края Дидекангом Руе! Тридцать эринов!

Эльга прижала к ушам ладони.

Мать, ходившая к отцу на поля, встретила ее длинной, гибкой вицей и руганью.

– Ты на кого двор бросила? А? Тебя кто отпустил? Свиньи забор подрыли, у несушек воды нет, посуда не вымыта!

Вица, со свистом взрезав воздух, нашла Эльгину спину.

– Ай! – вскрикнула Эльга. – Я все сделаю, мамочка.

Она обежала врытую поилку. Мать погналась, придерживая подол длинного платья, потому что проступок был серьезный и одного шлепка прутом для учения непутевой дочери было недостаточно.

– Стой! Стой, Эля! Я тебе!

– Мамочка, я все поняла!

Эльга пронеслась сквозь хлев, кисло пахнущий животным теплом, перескочила через ягодные грядки и спряталась за высоким домашним крыльцом. Отставшая мать появилась из темноты пристройки и, выглядывая Эльгу, остановилась в воротах.

– Эля!

Вица стегнула ни в чем не повинную створку.

– Все равно получишь у меня!

Эльга прижалась к боковым чурбакам, стараясь сделаться как можно незаметнее.

– Что, – спросила мать, – нашлось что-то более важное, чем работа по хозяйству? Ну же, поделись, доченька. А я послушаю.

Из-за угла дома вышла коричнево-рыжая курица и остановилась, глядя на девочку бессмысленными глазами.

– Брысь! – шепнула ей Эльга.

– Не думай, что я забуду, – приближаясь, сказала мать.

Дура-наседка пялилась, поворачивая глупую голову.

– Пошла! – Эльга, стянув с головы платок, замахнулась им на курицу.

Наседка кудахтнула.

– Вот ты где!

Мать закрыла всякий свет, нависнув сверху. Курица, как исполнившая свой долг, удалилась, высматривая что-то в рыхлой земле.

– Мастера! – крикнула Эльга, зажмурившись. – На постоялый двор прибыли мастера!

Ни удара вицей, ни чего другого не последовало.

– Вот как.

Мать опустилась на ступеньки. Старое дерево скрипнуло под тяжестью ее тела. Она была не то удивлена, не то пришиблена новостью. Эльга покинула свою прятку и осторожно присела рядом. Материна рука неуверенно, вслепую огладила ее волосы.

– Значит, хочешь идти в мастера?

Эльга сначала мотнула головой, а затем кивнула.

– Я не могу тебе запретить, – с неживой улыбкой сказала мать. – И отец не может. Это давнее правило. Но мастерство… Мастера – одинокие люди.

– Я буду вас навещать, – сказала Эльга.

– Конечно. – Мать вздохнула. – Конечно, будешь. Пока это не станет тебе в тягость.

– Вот еще! Может, меня и не возьмут вовсе.

– Может быть… – Мать потеребила прядки у Эльги за ухом, странным, пустым взглядом уставившись на крышу дровяного сарая. – Ты уже выбрала, каким мастером хочешь стать? Переучиться будет уже нельзя, знаешь?

– Совсем-совсем?

– Да.

Мать повернула к себе Эльгино лицо, вглядываясь в него с непонятной жадностью.

– Я хочу стать мастером листьев, – произнесла Эльга, вдруг осознав, что да, именно это и есть ее самое искренние, самое страстное желание.

Несмотря на то что Унисса Мару ей совсем не нравилась.

Утром Эльгу разбудил отец, серьезный, хмурый, в чистых штанах, рубахе и короткой куртке с вышивкой. Тронул за плечо, убрал прядку со лба.

– Одевайся, – сказал он. – Скоро идти.

На краю кровати ее ждало платье, которое она до этого надевала всего раз, на свадьбу старшей сестры.

Эльга здорово удивилась, когда обнаружила, что и сестра, живущая на другом конце деревни, тоже здесь, причем не одна, а с мужем. Так что завтракали торжественно, впятером. Вместо каши был пирог и половина жареной курицы.

Ели тихо, сестра Тойма шмыгала носом, и у Эльги сложилось впечатление, что она присутствует чуть ли не на собственных поминках.

Ей стало тревожно, и она сказала:

– Вы что? Я же не умерла!

Мать улыбнулась ей, подложив ладонь под морщинистую щеку. Отец хмыкнул. Тоймин муж почему-то замер с куриной костью в зубах, а сама Тойма выдавила дрожащим голосом:

– Конечно, нет, милая, конечно, нет.

– Я буду к вам приходить! – сказала Эльга. – Я обещаю!

– У мастеров слишком много дел, – вздохнула мать.

– Но я же еще не мастер! – возразила Эльга.

– Ладно, – стукнул по столу отец, – нечего!

Все засобирались и вышли во двор. На ступеньках крыльца мать развернула Эльгу к себе, посмотрела и, нагнувшись, поцеловала в щеку.

– Не серчай, если что было не так.

Глаза у Эльга набухли слезами.

– Мам, ну что ты, мам! – торопливо заговорила она, чувствуя, как катятся по щекам горячие капли. – Я могу никуда не идти! Я буду с вами!

– Нет-нет, – сказала мать, – ты все правильно делаешь.

– Мам…

Отец поймал Эльгу за руку и повел со двора. Ей осталось только оглядываться через плечо. Вот мама. Вот Тойма обняла ее.

– Пока, сестрица!

Вот мама отворачивается.

И все, все – дом повернулся облезлым боком, мелькнул бревенчатый торец, оставил памятку в сердце желтый ставень.

Почему ее губы прошептали: «Прощай»? Почему? Почему?

А впереди так же вели Рыцека. Они догнали их, и Эльгин отец пожал руку отцу Рыцека. Они обменялись какими-то непонятными фразами. Или это Эльга уже плохо слышала и ничего не понимала?