– Ой!

Эльга, предчувствуя нехорошее, закрыла глаза. Но ее вдруг, будто скользкую рыбку из пальцев, выдернуло вон, нож исчез, в щелку между ресницами сквозь дрожащий свет проломилось и пропало лицо Эльмура Изори. Что-то треснуло, вскрикнул от боли и, кажется, упал на землю дядя Вовтур.

Ах, башмаки сами понесли Эльгу прочь! Опомнилась она только в конце двора, пойманная тонкой рукой женщины-мастера.

– Вот дуреха! – сказал кто-то из мужчин.

– Зачем бежала? – строго спросила женщина. – Жизнь не дорога?

– Тетенька, я это…

Эльга подала ей сливовый лист.

Женщина усмехнулась. Вблизи она была старше и противней, чем если щурясь смотреть от изгороди. Жесткое лицо прорезали морщины. В светлых глазах не пряталось ни ласки, ни улыбки, одна ожесточенная пустота.

– Тебя же сейчас чуть не убили.

– И что? – Лист задрожал в пальцах. – Вам разве не нужно?

– Глупенькая.

Женщина-мастер опустила ладонь в сак и под сухой шорох извлекла целый пук самых разных листьев – и дубовых, и ольховых, и смородиновых, и березовых, и мелких брусничных.

И сливовых тоже.

– А теперь, – с середины двора зычно возвестил кафаликс, – встречаем мастер-лекаря Крапина Гампелина!

Оглянувшаяся Эльга увидела, как обозвавший ее дурехой мастер, сменяя Эльмура Изори, степенно идет к поверженному, тяжело вздымающему глыбу плеча дяде Вовтуру. Тюрбан, коричневый халат, остроносые сапоги.

– Здравствуйте, дорогие мои, здравствуйте!

Мастер-лекарь поклонился людям.

– Зовут-то как? – услышала Эльга сбоку и не сразу сообразила, что обращаются к ней.

– Вам же все равно, – сказала она женщине, наблюдая, как мастер Гампелин, кружа, пассами вправляет дяде Вовтуру выбитый сустав.

Выглядело это еще страшнее, чем битва с мастером Изори.

– Может быть, все равно, а может быть, и нет. – Женщина склонилась над своей доской. – Но если не хочешь…

– Эльга.

– Хм… – качнулась женщина. – Непростое имя. Ну-ка, посмотри. Только честно скажи: что видишь?

Она развернула доску.

Эльга ахнула. На слегка ошкуренном дереве, на желто-белом фоне один к одному тесно примыкали листья, изгибались, сцеплялись зубчиками, складываясь в необычное, темно-зеленое, коричневое, с фиолетовыми жилками, очень узнаваемое лицо. Дядя Вовтур получился у женщины словно живой, губастый, веселый, улыбающийся, казалось, немного подожди, замерев, – и он расхохочется листьями или подмигнет.

– Это ваше мастерство? – прошептала Эльга.

– Мое, – сказала женщина.

– А я так смогу?

– А получился ваш…

– Дядя Вовтур?

– Да. Он самый.

– Очень! – прочувствованно сказала Эльга. – Совсем-совсем он!

Женщина-мастер чуть-чуть, уголками губ, позволила себе улыбнуться.

– Ты хочешь этому научиться?

Девочка закивала так часто, что у нее, наверное, должна была отвалиться голова. Во всяком случае, все поплыло перед глазами.

– Знаешь, – сказала женщина, – это не очень благодарное занятие. Это не мастерство боя. И вообще…

– Тогда зачем вы этим занимаетесь? – спросила Эльга.

Толпа у изгороди разразилась радостными криками, приветствуя вставшего дядю Вовтура. Плечо у него снова сидело нормально, а не торчало бугром. Мастер Крапин Гампелин повел его к односельчанам.

– Кому снять головную боль? – спрашивал он громко. – Выправить вывих? Выдавить чирей? Все можно!

К нему уже тянули руки желающие.

Женщина-мастер смотрела на него со странным выражением лица.

– Вы тоже могли бы стать лекарем, – сказала ей Эльга.

– Нет. – Женщина поправила на доске несколько листьев. – Моя судьба – здесь, в таких портретах. Знаешь, что мне говорил мой наставник? Не важно, чем ты пытаешься овладеть. Важно достичь в своем деле совершенства.

– А вы достигли? – спросила Эльга.

– Нет. Это не так быстро происходит.

– А почему листья?

Женщина пожала плечами.

Мастер-лекарь вернулся к ним, в конец двора, по очереди прижав ладонь ко лбу тети Амины и деда Фантиля, а также повозившись с локтем Дорка Диггеса.

– А сейчас, – объявил кафаликс, – мастер листьев Унисса Мару.

– Иди к своим, – сказала женщина девочке и, подхватив сак и несколько дощечек, направилась к поставленному кафаликсом стулу.

Сев, она долго перебирала дощечки на глазах у притихшего народа, словно дожидаясь, когда Эльга проскользнет мимо нее к изгороди.

– Ёрпыль-гон! – Рыцек затряс Эльгу за плечи. – Куда ты побежала? Мастер боя из-за тебя дяде Вовтуру плечо повредил!

– А мастер-лекарь починил!

– Дура!

– Тихо вы! – цыкнул на них дядя Вовтур, скособочившийся рядом на чурбачке.

– Я делаю портреты, – сказала женщина-мастер, мазнув взглядом поверх голов. – Портреты из листьев. Из разных листьев. Они не простые, они поднимают настроение, служат для памяти, приносят мир в дом.

– И все? – разочарованно протянул кто-то.

– Не только. Портрет посложнее возьмет на себя беду. – Унисса огладила пустую доску. – Кто хочет получить портрет?

– Я, – сказал дядя Сарыч.

– И я, – сказала тетушка Тельгин.

Женщина-мастер попросила желающих выйти вперед и какое-то время, запустив руку в сак, молча их разглядывала.

Листья сыпались на землю.

Затем Унисса Мару провела над доской ладонью и бросила на нее целый лиственный ворох, будто крупу в котел. Часть листьев сдуло, но большинство задержалось, прилипло, выгибаясь и трепеща краями. Желтые, красноватые, темно-зеленые, серебристые. Женщина принялась приминать их и складывать, пальцы ее работали быстро-быстро, заставляя доску отзываться легкими звуками: пум-пум-пум. Где-то отрывались кусочки, где-то подгибались черенки, где-то лиственная мякоть, сдавленная, давала белесый сок.

Эльга заметила, что на мизинце мастера специально выращен и подпилен ноготь, которым делались надрезы или удалялись кромки. Ноготь жил словно сам по себе, безошибочно очерчивая границы портрета.

– Ну вот, готово, – сказала Унисса тетушке Тельгин, отставив доску на вытянутых руках. – Можете взять.

– Могу?

Тетушка Тельгин несмело подступила к мастеру, приняла портрет, развернула к себе. Несколько мгновений ее глаза скользили по доске, по листьям, мучительно не зная, за что зацепиться. Затем тетушка Тельгин расхохоталась.

– А ведь я, верно, я!

Лицо ее расцвело румянцем.

Похохатывая, недоверчиво качая головой, она вернулась с доской к изгороди, и там тоже заохали, засмеялись, заговорили вразнобой, разглядывая портрет.

– А лет-то тебе убавили!

– А грудь прибавили!

– Ах, веселая!

Тетушка Тельгин, хвастаясь, пустила мастерство по рукам. Листья трепетали, листья смотрели в мир насмешливо и открыто. Было совершенно удивительно, как в этом пятнистом узоре можно что-то разглядеть. Но стоило чуть тронуть доску, и улыбка тетушки Тельгин расцветала на ней, а выше проступали и ольховый нос, и глаза из мелких лодочек чебыча, и темная, сливовая прядка волос.

Унисса между тем уже работала над портретом дяди Сарыча, мрачного, недавно схоронившего свою жену селянина. Сарыч супился и тревожно тискал штаны на коленях.

Мастер отбирала для него листья темные, суховатые, ломкие, складывала, проводила ногтем, будто ножом по горлу.

Сарыч кхекал.

Кафаликс подошел, молча, сдвинув колпак, заглянул через плечо и так же молча отправился к вынесенному из гостиницы столу с пуншем.

– Что ж… – Унисса Мару сдула с доски лишнее. – Принимайте.

Дядя Сарыч сделал шаг вперед и застыл.

– Вы, наверное, зря это, госпожа мастер, – произнес он глухо. – Передумал я. Если позволите, то не надо мне…

Унисса сощурилась.

– Ты сейчас хочешь оскорбить меня, селянин?

Сарыч, побледнев, замотал головой.

– Что вы, госпожа мастер!

– Тогда бери свой портрет, – ледяным голосом приказала Унисса.

Народ за изгородью притих.

Дядя Сарыч, поникнув, мелкими шажками приблизился к мастеру листьев и принял из ее рук доску.