Почему? Ты не любишь постоянство. Хорошо, я буду разная: сегодня страстная брюнетка, завтра томная и глупая блондинка, а в пятницу блестящая рыжая бестия. Всё будет так, как ты захочешь. Почему ты на меня не смотришь? Я идеальная женщина. Ты даже не догадываешься об этом. Выпусти джина из бутылки и стань собой. Ты несчастлив, одинок. Почему ты так суров со мной? То страстное единение, о котором я так мечтала – стало обыденностью, привычкой или рефлексом. Я жду твою игру, искру в глазах, я хочу как в первый раз. Извини, разговариваю сама с собой, тебе я не скажу ни слова. Если ты заметил, мы вообще редко говорим друг с другом. Ты и так предугадываешь мои движения, мои желания и мысли. Наверное, моё лицо ничего не может скрыть от тебя. Я так устала. Я так боюсь, что ты меня бросишь, и так страстно этого желаю. Я обижусь на тебя, буду долго мучиться, и страдать, но когда-нибудь забуду ради милой мордашки недалёкого спортсмена.

Но вечером ты снова приглашаешь к себе. Я прихожу, слушаю твои философские рассуждения о жизни, готовлю тебе ужин, твой любимый коктейль на основе мартини и всю ночь я твоя рабыня, наложница и госпожа. Я наверху блаженства и умираю на твоём плече до рассвета. Утром, я ловлю на себе твой отчуждённый взгляд, мне иногда кажется, что ты забыл всё, что было ночью, между нами. Ты ленив, циничен и холоден, как старый лев в своём прайде. Всё понятно. Ты меня разлюбил и больше никогда не позвонишь. Это была прощальная ночь любви. Я тебе противна, и ты меня никогда не любил. Всё это говорит мне твой тяжёлый взгляд. Что ж, уйду налегке – ты всегда был против моих личных вещей у себя дома. Вместо халатика – твоя старая рубашка и белые тапочки из какой-то турецкой гостиницы. В полном молчании я решаюсь уйти от тебя, прекратить эту драм комедию. К чему слова? И так всё понятно. В прихожей темно, ты вышел меня проводить. Теперь ты смотришь на мою сумочку. Когда я протягиваю руку к двери, ты подходишь ко мне, падаешь на колени, ласкаешь и целуешь. Я таю, растекаюсь, заглядываю в твои глаза, виляю хвостиком, как собачонка, но ты хохочешь мне в лицо и выставляешь меня прочь.

– Ты опоздаешь на работу. Вечером я тебе позвоню.

Каждое утро – новая игра. И я начинаю с чистого листа. Иногда ты почти насилуешь меня одетой в прихожей, зажав рот ладонью. Один раз вообще закрыл на ключ, забрал телефон и оставил меня на целый день одну в твоей квартире. А чаще всего ты не видишь меня. Вальяжно умываешься, одеваешься, сам варишь кофе, разговаривая по телефону, листая свежий метро-сексуальный журнал. Если я вдруг осмеливаюсь тебе сказать что-либо, ты смотришь на меня своим серым холодно-удивлённым взглядом:

– Ты ещё здесь? Я вечером позвоню, может быть…

И каждый раз, закрывая эту проклятую дверь, я думаю: всё, в последний раз я пришла в этот дом, больше никогда моя нога не переступит этот порог. С этим подонком всё кончено. Я достойна другого рыцаря. Но сегодня всё как-то необычно.

 Ближе к концу дня я начинаю сходить с ума в ожидании твоего звонка. Уже шесть вечера, а ты не звонишь. Я пью Амаретто и чокаюсь с собой в зеркале. Я смотрю на твою фотографию. Да, это болезнь. Я больна тобой. Неизлечимо, патологически больна. Ты идеален. Твой запах впитался в мои поры, он неотделим от меня. Твои руки будят меня, серые колдовские глаза зажигают во мне огонь. Огонь желания, жар томления. Я хочу всегда быть рядом с тобой, держать тебя за тонкие и сильные запястья, чувствовать твой взгляд на себе. Если ты меня бросишь, я зачахну и умру. Это очень больно – любить тебя. Ты не звонил 5 дней. Мне кажется, я даже поседела за эти дни. Я их провела за разговорами с зеркалом. Оно меня лучше всех понимает: и плачет со мной, и пьёт, и улыбается.

– Сегодня мы идём в ночной клуб, – как ни в чём не, бывало, в субботу вечером ты объявился.

Оглушающая блюзовая композиция, блики огромного блестящего шара, прекрасные силуэты одиноко танцующих девушек. Твой профиль, в тонких нервных пальцах дымит сигарета.

– Ты всё испортила. Зачем пришла? Тебе надо было послать меня куда подальше. Я не хочу тебя. Я не люблю тебя. Если бы я тебя любил, я сделал бы всё, чтобы добиться тебя. Я никогда не любил тебя.

Каждое твоё слово булыжником падало на дно души. Мне ещё никогда не было так больно. Что мне делать? Вдох, выдох.… Где я? Помоги мне.

Злобный блеск стальных глаз:

– Уходи. Всё кончено. На нас смотрят. Ты смешна.

Где моя сумочка? Глухой ритм пробивает потолок туалетной комнаты. В зеркале напротив сутулая женщина в чёрном платье склонилась над раковиной.

– Я тебя не люблю.

Страшная боль сдавила сердце. Первая слеза с трудом появилась на ресницах. Как дойти? Любезный официант в дурацкой ливрее открывает дверь.

–Эй, мамбо, мамбо италиано, – призывно выскользнул в закрывающуюся дверь затёртый мотив. Нелепая сломанная женщина из зеркала на мгновение задержалась в дверях.

– Девушка, вам вызвать такси?

Наверное, она махнула головой, потому что она уже видела свою руку, открывающую жёлтую дверцу, глаза водителя – удивлённо-озабоченные. Тихие ночные улицы летят навстречу, светофоры сумасшедшее подмигивают жёлтым глазом.

– Я тебя не люблю. Уходи. Эй, мамбо, эй. Слеза блестит.

Всё кончено. Хлопнула дверца такси. Где ключи? Входная дверь не хочет открываться. Дома – идеальная чистота – готовилась к его приходу. Не было сил раздеться. В сапогах и с намертво прижатой сумочкой она рухнула на кровать. Спать. Как лунатик, снова поднялась. В холодильнике оставалась бутылка водки. Дрожащей рукой она налила полстакана и выпила его залпом, как спасительное лекарство. Холодная волна потекла внутрь и остудила пылающее сердце. А где же я? Я разделилась. Часть меня осталась с ним на танцполе, обнимая его за плечи, и положила ему голову на плечо, вдыхая такой родной запах. А вторая половинка превратилась в эту незнакомую мне женщину в чёрном платье и с пустым стаканом на кухне.»

И снова дрожат они, грёзы бессильные,

Бессильные грёзы ненужной любви…

В. Брюсов «И снова дрожат они, грёзы бессильные»

С Людмилой – Милой Захар работал вместе на одной фирме. Он был начальником отдела, она – его подчинённой. Почти все в офисе были уверены в их служебном романе. Мила была даже на пару лет старше его, но вполне ещё симпатичная и рефлексивная девушка. Её зелёные глаза – такие красноречивые, а высокая и стройная фигура выше всяческих похвал. Только небрежность в одежде и макияже, скованность раздражали…

Я изменял и многому, и многим…

В. Брюсов «Поэт – музе»

«Обида. Смешно – какая, может быть, обида на несуществующие отношения, проживаемые нами внутри себя, замаскированные внешне дурацкими приличиями и ничего не выражающими взглядами под перекрёстным огнём любопытства коллег. Нежность вдруг проявляется даже в поглаживании случайно попавшей на твой стол моей авторучки. Это моя ручка, ты её осторожно рассматриваешь и гладишь. Нежность. Так деликатно и так нестерпимо. Как опасно случайное касание наших рук. Электрические разряды озонируют пространство. Ты как собака на сене – и сам негам и другим не дам. Отпусти меня. Но нет, ты привык меня мучить, проверять меня на ревность, и злиться, если я кокетничаю с кем-то посторонним по телефону. Ты играешь ежечасно, постоянно. Сам с собой, с клиентами, со мной, с зеркалом. Мне иногда кажется, что ты никогда не остаёшься искренним даже с собою. Ты не можешь решиться, наконец, сказать «да». Ты ждёшь первого шага от меня. Тебя затягивает эта наша игра в поддавки, которая по спирали уходит в бесконечность. Я уже ничего не жду, освободи меня для других. Я хочу быть свободной, пока нас ничего не связывает.

Как паук, который не может быть возлюбленным мухи, и опутывает её своими липкими паутинками, впрыскивает в её тельце отраву-томление и держит её своими лапками, пока она не засохнет от тоски. Сколько раз я себе говорила – всё, на этот раз ты меня больше не увлечёшь своими гибельно-ласковыми сказками. И, каждый раз, чуть ослабив паутину и заметив, что я начинаю охладевать к тебе – ты совершаешь безумный поступок. Ты несёшь глупости, кричишь на меня, ревнуешь к каждому столбу, и когда я, поразмыслив какое-то время, снова верю в возможное сближение, и все мои чувства и эмоции заостряются на тебе.…Снова скольжение на грани: ты разговариваешь по телефоны с любовницей – это видно по твоему лицу, и называешь её Иваном Матвеевичем, замечаешь, как тихо становится в кабинете и какие бури любопытствующих, жадных до сплетен взглядов взрываются в этом ограниченном пространстве. Я страдаю, как мне кажется, незаметно, каждый раз всё тяжелее и короче этот миг прозрения и, с каждым витком спирали эта наша сумасшедшая связь всё невозможней и тоньше.