Народ как раз выходил с утреней службы. В праздничных нарядах, в благодушном расположении духа. О лучшей публике не приходилось и мечтать.

   Илия пел - то есть, вещал - соловьём, страстно жестикулируя, встряхивая головой, едва ли не подпрыгивая от переполняющих его чувств. Себя он полагал, если и не властителем поэтического пьедестала, то уж точно занимающим заслуженное место у его подножья. При этом ему приходилось держать шаткое равновесие, дабы не грохнуться со своего возвышения.

   Народ стал быстро обступать сказителя, заинтригованный представлением. Лопухи - глухомань, домов с полсотни. Местный люд не избалован зрелищными событиями. В общем, случился у нашего пиита аншлаг, что десятикратно усилил его порыв.

   Сперва слушали, мало что понимая. Многие даже улыбались и одобрительно кивали нечёсаными головами. Грубые крестьянские пальцы с неровно обгрызенными ногтями потянулись к штопаным карманам, выискивая одиноко затерявшиеся в них медяки. Но природная скупость придерживали эти пальцы от поспешных и щедрых деяний.

   Меж тем строки о нравоучениях, коим должно иметь место в добропорядочной семейной жизни, всё тянулись и тянулись, собираясь в десятки, а там и в сотни. И звучали они вроде бы складно, но больно уж приторно. Заинтересованность первых минут начала сменяться на лицах слушателей некоторым замешательством. За которым последовало недоумение. А от него рукой было подать до раздражительного плевка и равнодушного ухода.

   Стоящий на бочонке поэт происходящие изменения видел, но остановить самого себя был уже не способен. В своих мыслях он парил над вожделенно взирающей на него публикой, одаривая её чувственной рифмой своей души.

   Густав слушал со всем вниманием. А рассказчик за решёткой, поминутно вскакивая с лежака, с азартом расписывал свои дальнейшие злоключения. О том, как оно всё должно было в итоге обернуться, чтобы тот угодил за решётку, но не в городскую управу, а в подвал к Недремлющим Совам, Густав пока не мог и предположить.

   А дело, между тем, скатывалось понятно к чему.

   Некая тёмная и лишённая сколь-нибудь возвышенных чувств душа запустила в поэта помидором. Вроде бы не гнилым и на том, как говорится, спасибо. Илия был оскорблён до глубины души. Он попытался выискать обидчика взглядом в толпе. Возможно, им был сбежавший за угол мальчишка. Поэт намерился продолжить, но тут народ начал расходиться, решив, что чтению пришёл конец. Хотя оставалась ещё последняя наиболее важная часть.

   - Куда вы? Постойте! - взывал Илия со своего бочонка.

   Его не слушали или не слышали. А потом другая тёмная душа, страдающая излишним весом, задела его мимоходом. И Илия самым нелицеприятным образом низвергся с высот на грешную землю. В некстати подвернувшуюся груду навоза. Зубы клацнули так, что один из них выпал. Но он и без того шатался - тоже удача, не придётся платить зубодёру, верно?

   - И со мной подобное происходит ни в первый раз, - сказал узник, глядя в стену или куда-то сквозь неё.

   - Ты про падение в навозные кучи?

   - Я про везение. Ведь я мог сломать себе ногу или даже шею... Добрый человек, поверишь или нет - но жизнь моя висела на волоске множество раз за прожитые мною не столь уж и долгие годы. Меня резали в тёмных подворотнях. Один - нет дважды - топили. Однажды даже пытались сжечь на костре, как какого-то чернокнижника... И это я не вспоминаю про прочие дорожные невзгоды, которым уже и счёт потерял. И каждый раз проведение спасало меня. Удача всегда была со мной как некий дар или некое проклятье.

   - Это как? - не понял Густав.

   Илия подобрался, готовясь продолжить:

   - К примеру, однажды меня сбросили с моста с жерновом на шее - всякое бывает. Я опустился на дно среди проплывающих мимо рыб. Конечно, я дёргался, не желая умирать, тем более таким образом и по неправедному навету... И вдруг верёвка, скреплявшая мне руки за спиной, самым чудесным образом ослабла, так что я сумел освободиться и сбросить груз со своей шее. Отплёвываясь, я вынырнул на поверхность и добрался до берега ниже по течению. И что же я увидел, оказавшись на суше? А то, что мост, где столпилась казнившая меня толпа, рухнул в ту же самую реку! Уж больно много там собралось народу, что с радостными криками спроваживал меня в последний путь. Многим не довелось выплыть в образовавшейся давке. Я же лишь отжал одежду и был таков... Небеса оправдали невинного и покарали виновных.

   Густав словно даже слышал что-то о рухнувшем в прошлом или позапрошлом году мосте и множестве жертв.

   - И вот теперь моя удача привела меня сюда, добрый человек, - Илия ухмыльнулся уголком рта, но сразу лицо его вновь осунулось и словно бы вытянулось к низу. - Не иначе, ваши магистры прослышали обо мне - я, как ты уже успел убедиться, весьма общительный человек - и решили докопаться до корней подобной природной странности... Но я же не в ответе за то, что даровано мне Свыше! Дар, он ведь не где-то в печёнке-селезёнке спрятан, а в душе. Это же всем должно быть понятно, правда?

   - Чего тебе волноваться, раз удача всегда с тобой. - Сторож почесал бок.

   - Я, может, не столько за себя волнуюсь, сколько за твоих хозяев. Неспроста ведь со мной такое происходит - словно ведёт меня некая Высшая Сила и я лишь орудие в её деснице.

   За магистров Густав посоветовал бы уж точно не волноваться. Эти стариканы ещё всех их переживут. Хоть сто лет им стукнет, даже не заметят того, уткнувшись в свои книги. Хоть гори вокруг всё, хоть тони - им до того и дела не будет. Что им какой-то человек, так - неприметная букашка. Если только от него нельзя получить какое-то новое знание. За подобное они самому дьяволу продаться готовы... Сторож почесал другой бок.

   На некоторое время в подвале установилось молчание. Ночь. Тишина.

   - И? - спросил Густав, когда немой гул вновь начал давить на уши.

   Илия непонимающе воззрился на него.

   - Чем твоё выступление в Лопухах закончилось?

   - А, - встрепенулся узник. - Собственно, ничем. Встал я с земли, отряхнулся и пошёл своей дорогой. Ноги моей больше не будет в той дыре.