- Повернись ко мне лицом!
Илия неспешно повернулся.
Свет от двух ламп порождал целый сонм размытых теней, но его вполне хватало, чтобы различать обстановку вокруг. Почему же тогда вторая половина лица узника так и оставалась во мраке? Линия раздела проходила точно по переносице. Густав видел судороги и словно бы вздутия, что проявлялись на правой освещённой половине лица Илии. Видел сияющий среди черноты глаз-изумруд на тёмной половине. Чернота эта походила на уголь, вдруг понял сторож. На обожжённую головню, вытащенную из адского пламени. Он разглядел ещё курящийся над ней дымок, ноздрей коснулся мерзкий и в то же время притягательный запах горелого мяса.
- Ты это видишь? - вопросил Илия. - Видишь ЧУДО?.. Ты - ублюдочный, заплывший жиром, алчный трус. Ведь видишь. Я знаю, что видишь!
Узник подошёл и взялся за прутья решётки одной рукой. Вторую он держал за спиной. Плечи его сгорбились, видимая щека ввалилась, скула над ней заострилась, как если бы он долгое время голодал. Волосы истончились как паутина. Илия в очередной раз ухмыльнулся, обескровленные губы расползлись в стороны, открыв частокол белоснежных клыков.
- Упырь... Кровосос!
- Ты увидел, - кивнул Илия. - Да... И теперь я выпью тебя, добрый человек. Но сначала я явлю тебе ещё одно чудо.
Густав хотел крикнуть, что не надо ему никаких чудес. Язык прилип к пересохшей гортани, из горла выдавилось лишь скотское мычание. Он упал обратно в кресло, даже не взглянув на месте ли оно.
Илия показал из-за спины свою вторую руку. На раскрытой ладони лежал ключ. Густав без труда узнал его, ведь это был ключ от камеры, в которой сидел узник. Он ещё таращился на ключ, а его пальцы уже ощупывали карман куртки и содержимое, что покоилось в нём. Ключ был на месте, но ключ был и у Илии.
"Вот для чего он совался к замку", - краем мысли подумал Густав, в то время как большая часть его разума лишь безмолвно наблюдала за манипуляциями узника.
А Илия просунул руки меж прутьев решётки, ключ на ощупь стал искать замочную скважину. Попал он в неё не сразу. Некоторое усилие и ключ провернулся в замке. Отделявшая их дверь с тихим скрежетом, разнёсшимся в тиши подвала подобно детскому плачу, отварилась.
Илия толкнул её ногой - выход для него был свободен.
- Ты не сбежал, - произнёс он. - Я предлагал тебе это. Но ты, глупец, предпочёл остаться и поглумиться надо мной. Если бы ты сам отпер дверь или смотался куда подальше, ты бы спасся... Теперь поздно.
"Бежать! - взывало сознание. - Ничего ещё не поздно!"
Вот только мышцы Густава словно бы разом утратили всякую силу. Единственное на что его хватило, это привстать навстречу монстру. Он не замечал, как его рука шарила у пояса в поисках дубинки. Без помощи сознания делала она это не с той стороны. Рука касалась ножен с кинжалом, что был бы сейчас даже уместнее, но она искала дубинку и потому кинжал не замечался.
Илия переступил порог камеры. За какие-то мгновения иссохшийся до состояния мумии узник походил теперь на ходячего мертвеца - кем он и являлся! Упырь протянул тощую, обзавёдшуюся внушительными когтями руку в направлении сторожа. Смрадный серный дух исходил от него, вызывая тошноту, сжимая желудок и выдавливая обратно наверх его содержимое. Густав сглотнул едкую желчь.
- Я тебя выпью, - прошипел упырь, облизавшись языком, вынырнувшим бледным слизнем из щели его рта и вновь скрывшимся в ней. - Глупый человечишка.
Голос Илии отдавался в ушах Густава. Его остекленевший взгляд приковывал к себе, парализуя волю. Упырь приближался, а он торчал как соляной столб, словно только и ждущий, когда ему разорвут шею и жадно присосутся к хлынувшему потоку крови. Полузвериная рожа... эти обвислые губы, не способные скрыть выпирающих клыков... птичья согбенность хребта и сутулость плеч... хилость похожих на сухие ветви конечностей... змеиное шипение... вонь нужника... нечистая, отвратная всему человеческому мерзость.
Слепая рука искала дубинку, искала и не находила...
А тьма вокруг них клубилась и наблюдала, ожидая развязки. Ожидая брызг и густеющих луж на подвальном полу, обглоданных частей тела, что обнаружат лишь утром, воплей страдания и хлюпанья насыщения. В этой тьме что-то перемещалось и повизгивало тонким от нетерпения голоском. Тьма жила, она предвкушала, она тоже была против него. Отсветы ламп расплывались в её мареве погребальными огнями.
Смерть подступала к Густаву. А он не мог. Не был способен...
Вновь что-то звякнуло. Освещения хватало, чтобы разглядеть небольшой стеклянный сосуд, взявшийся неведомо откуда и покатившийся по полу прямо к Густаву. Эта странность привлекла к себе внимание обоих, на миг заставив отвлечься от всего прочего.
Густав видел посверкивающий бок колбы - вроде бы так называлась эта алхимическая штука - и мутноватые разводы на стекле. На его лице отразилась цепочка быстро сменявшихся эмоций: непонимание - непонимание, сопряжённое с туманным подозрением, словно в голове прозвучал вдруг незримый колокольчик - несвоевременная задумчивость. Чтобы это ни значило, оно сломило панический ступор, сковавший до того его печёнку с селезёнкой.
Упырь этого не понял. Когтистые пальцы протянулись к шее сторожа. Клыки разошлись в плотоядной ухмылке. До Густава донеслось голодное шипение.
Он отпрянул в сторону, опрокидывая кресло и уходя от захвата. Правая рука его, наконец сообразив, что дубинка висит с другого бока, привычным движением выдернула её из петли на поясе. В следующее мгновение, от души хакнув, сторож уже обрушивал своего дубового "дружка" на лапу кровососа.
В жутких историях упырям приписывают невероятную живучесть, едва ли ни полное пренебрежение к боли и прочие сверхчеловеческие качества. Но в данном случае ничего подобного не проявилось. Ибо от удара скрывающийся под личиной стихоплёта Илии не призрел боль, а завыл от неё как баба. Отшатнувшись, упырь схватился за повреждённую лапу и вытаращился на своего тюремщика, словно не понимая, зачем тот только что это сделал.
