– А ты пальцем тёплым дырочку растопи, – посоветовал хозяин. – Авось чего интересного увидишь.

И всё шутками-прибаутками, ухмылочками. Гоголю мужик забавен.

– Откуда меня знаешь? – спрашивает.

– А читывал! – тот отвечает. – Ты ведь написал: «Знаете ли вы Русь?.. О, вы не знаете Руси!..»

Иван слезу пустил, обниматься полез. Гоголь его отталкивает.

– Я про украинскую ночь!

– Да?! – удивился мужик.

– Про Русь я другое написал! «Русь-тройка, куда несёшься ты?» – гордо продекламировал Гоголь и довольно хмыкнул. – Вот!

– Ишь, лихо-лихо завернул! Вопросик, надо признать… – Иван завздыхал, заохал. – Да куда кучер повернёт, туда и едет твоя тройка! Эй-эй-эй! Из-за тебя на Руси про кучера-то и забыли! Всё и несёмся без управы да без вожжей!

Гоголь было обижаться, да мужик не даёт.

– Ай, пустое, Василич! Зла не держи! Неужто и впрямь веришь? Разве словесами кого удивишь? А вот фантазией крепкой… да! возможно! Почитай мне «Вия»! Ох, люблю!

Иван щёку подпёр, слушать сготовился. Николаю Васильевичу приятность. К тому же любил он вслух читать свои творения. Расправил Гоголь грудь, паузу выдержал.

– Ой, погоди, Василич! – встрепенулся Иван. – Чтой-то мы с тобой не по-нашенски, не по-русски! Давай-ка за бражкой в погреб спустимся. Там наливочка имеется, на меду настоянная!

Гоголь осерчал, не терпел такого перебива!

– Бесплотный я!

Да вёрткому мужику не больно до его обид, знай своё:

– Это ты до кончины бесплотный был: не грешил, вина и женщин не знал! Теперь навёрстывать будешь!

Сам говорит, лаз в погреб открывает.

– Ha-ко, держи свечной огарок!

Гоголю ничего не оставалось, как подчиниться.

В погребе сухо. Пучки трав на лагах висят. Кадушки и бочонки в ряд стоят. Бутыли стеклянные. Короба плетёные.

– Слышь, Иван, – поинтересовался Гоголь. – Как это – навёрстывать?

– Не знал, что ли? Каждому отпущено: сколь погулять, а сколь поплакать. Если в гульбе переусердствуешь, за это Бог наказывает. Все знают. Да немногие догадываются, что и за недобор тоже попадает! Не зря говаривают: не согрешишь – не покаешься! Ну-ка, свети сюда!

Гоголь свечу держит, мужик запасы перебирает.

– Огурчики малосольные, берём!.. Вот кадушка с груздями, а вот с рыжиками… возьмём малость. Шматок солонины вяленой… чуток отрежем. Теперь о питии позаботимся. Подай-ка бутыль, спробую!

Нацедил Иван ковш, отхлебнул. Гоголя потчует.

– Наливка мядовая с травами! Пей, Василич, на здоровье!

Гоголю не отказаться. Пригубил да Ивановым погребом любуется.

– Богатые припасы!

– И ты, Василич, чревоугодником был. Смачно харбузы и халушки описывал!

Гоголь смеётся: то ли от вина, то ли от слов Ивановых. Присел на кадушку, ещё к ковшу приложился. Шутит, игривое настроение к нему пришло.

– А что это у тебя за пучок висит?

– Коренья от сглазу.

– Да ты, Иван, колдун?

– Колдунов и без меня хватает. Ведуны мы, Василич, что ни на есть настоящие.

– Значит, наперёд угадывать можешь?

– Невелика премудрость! Когда родился, когда женился, когда помер! Енто у нас кажная девка сказать может. Ничего другого природой не дадено! Ведать про всё на свете – вот где тяжко! Никто же толком не знает, что на самом деле вокруг творится, что происходит. Эх, разбередил душу расспросами! Любопытный ты, Василич, ох любопытный!

Гоголю беседа занятна.

– А верно! – восклицает. – Хотел я будущее России предугадать, да настоящее-то и то не осилил описать. А если разобраться, то кому это будущее надо?

– Правду говоришь! Зачем нам будущее? Мы же в будущем жить не будем! А проникать в него да описывать – это ж сколько сил и здоровья потратишь! Вот ты, Василич, себя и погубил! Надорвал здоровье зазря!

– Хотел людей предостеречь от ошибок!

– Людскую породу не переделаешь. Да ты не огорчайся! Угощайся наливкою!

Приложились к ковшу, да не по одному разу, да так хорошо стало, да так расчудесно.

– Закусывай, Василич, спробуй огурчика!

Гоголь потянулся, невзначай соседнюю кадку задел. Иван насторожился.

– Эй, осторожнее!

Гоголь же хмельной чуть и вовсе кадку не опрокинул… Иван на что пьян, а ещё пуще всполошился.

– Аккуратнее, говорю!

– А чего у тебя тут?

– Знамо чего: души людские храню. Отдыхают в холодочке!

Гоголь его слова за шутку принял.

– Пускай отдыхают! – смеётся, а сам – раз рукой и подцепил одну. Почти невесомая и прозрачная.

– Положь на место! – засерчал хозяин. – Повредишь чего! Вон давеча от недогляду одна душа с боку прогоркла, так насилу её после пристроил… к Антипу-пьянице в семью.

Гоголь вмиг протрезвел, душу бережно на место положил, дивится:

– Это что же, Иван, ты их здесь хранишь, а потом по всему свету рассылаешь?

– Ну загнул, Василич! Любишь этакое величавое! По всему свету пусть индусы рассылают, а мне свою бы деревню обеспечить, свой родной дух сохранить!

– Любопытно!

– Кому любопытно, а кому работёнка! Уловить да сберечь, да чтобы не попортились, да чтобы пристроить надёжно… эх, милый мой, хлопотное дело. Ой, засиделись мы с тобою! Свеча вон догорает!

Вышли из избы на волю. Домишки по пригорку выстроились. В деревне – ни души, за изгородями – темень. Иван в овчинный тулуп кутается. Гоголю мороз нипочем, хотя и в сюртуке.

Гоголь пошатывается.

– Счас, – говорит, – чёрта словлю, в Петербург слетаем!

– Чего мы там забыли? – удивляется Иван. – Всё тебя по столицам несёт! Лучше нашу деревеньку осмотри, вся-то с версту, а непростая! Вон, вишь, там, вдали, темнота?

– И что?

– А всё! Дальше – конец Света!

Гоголь в усы посмеивается, ехидно так.

– Ах, не веришь! Не веришь! – распалился Иван. – Пойдем!

Схватил и тянет Гоголя за собой, да споткнулись под горой. Иван задом, Гоголь передом – в край неба и врезались! Иван валенки вытягивает, матерится, а Гоголь голову просунул за полог неба и любуется.

– Красотища какая! Звёзд понатыкано! Месяц блестит!

Иван катанки поправляет, на краю Земли усаживается.

– У тебя, Василич, в «Ночи перед Рождеством» не хуже!

– Нет, здесь красивее! – не соглашается Гоголь. – Признаюсь, не ожидал, что и взаправду так! Ой, вон и лестница! Как мечтал: «Лестницу мне, лестницу!» Слышь, Иван, давай полазаем!

Иван отвечает:

– Мне почто! Я посижу, ты забавляйся! Катайся, кувыркайся, карабкайся, только в Бездну не свались!

Гоголь на первую ступеньку поднялся.

– О-го-го! Земля бескрайняя!

– А чем выше залазишь, тем она бескрайнее кажется. Я энто высоко поднимался, аж Америку видать!

– Ишь ты!

– Поди ж ты!

– Ой-ли!

– Гой-ли!

Оба смеются. Веселье пуще прежнего. Гоголь снежок слепил, взял и швырнул вниз.

Вдруг замело по Москве, завьюжило. Налетел ветер, сыпанул снегом.

– Бр-р! – крякнул жандарм и обернулся на похоронную процессию. На санях бы давно домчали до Данилова монастыря! Экое выдумали – на руках нести! Охраняй тут, за порядком следи!

– Поторапливайтесь, господа, непогода!

– Ерунда! – отозвался молоденький студент, нёсший гроб с Гоголем. – Шалость природы! Озорничает кто-то! Сейчас успокоится, солнце выглянет, мороз вдарит!

И впрямь – утихло!

А студенту смешок послышался. Почудилось ему, что будто из гроба смешок-то! Кто знает, кто ведает!

Хорошо, что смена подоспела, другие сотоварищи гроб взяли. Студент поотстал, перекрестился.

Гоголь вволю по лестнице полазил, на мир поглядел, диковин разных повидал, ублажился и успокоился. Вниз спустился, к Ивану на краешек присел. Сидят, ногами болтают, речи ведут.

Гоголь вопрошает. Иван завирает.

– Выходит, любезный, мир всё-таки по Птолемею устроен?

– Як кому треба, так и устроен! – сказывает Иван в ответ. – Мне этот мир поболе нравится – в ём и живу! Тебе, Василич, кажись, такой мир тоже люб был?