Ирмабийад усмехнулась и потерла камень о край парчового одеяния: на его поверхности появилось темное пятно. Царица вновь потерла камень – пятно не исчезло. Напротив, оно увеличилось и еще больше потемнело, приобретя зловещие очертания. Царица вздрогнула, ее надменная улыбка померкла, а по белоснежным плечам пробежал холод: шелковые занавеси и драгоценные драпировки раздувал ветер. Черное отражение в камне зашевелилось. Испуганная, дрожащая царица повернулась к входу в покои и замерла, окаменев: покрытая струпьями фигура тянула к ней свои длинные, извивающиеся руки. Зеленоватые, с вертикальными зрачками глаза пришельца лучились ненавистью, а в разинутой пасти кипела ядовитая пена. Ирмабийад вскрикнула, увидев, как из огромного, раздувающегося, как у жабы, живота чудовища, пятная дорогие драпировки, капает на землю черная кровь.

С трудом переставляя кривые ноги, существо подкрадывалось к онемевшей от ужаса царице. Ирмабийад попятилась, почувствовав на щеке омерзительное дыхание монстра. Нащупав в складках своего одеяния длинный кинжал, царица попыталась вонзить его в грудь твари, но не смогла: непомерная тяжесть сковала ее движение. Когда морда демона оказалась рядом с ее прекрасным лицом, Ирмабийад оставили последние силы. Когтистые лапы нечисти сомкнулись на лилейной шее владычицы Эль-Мохады. Последний раз ее грудь вдохнула дурманящий запах благовоний, чтобы замереть навсегда…

Когда испуганные рабыни вбежали в покои царицы, они нашли ее мертвой. Огромный опал пропал из шатра Ирмабийад, унесенный зловещим гостем. Так владыка ветров Саалт отомстил своенравной царице, посмевшей украсть у него драгоценный дар его почитателей – сверкающий камень из короны царицы Савской.

Аппарат заскрежетал, посыпались искры. Один из мертвецов хлопнул по корпусу устройства, а мумия начала накручивать на бобину новую ленту. Фурчундра глянула в разбитое зеркальце. Просто неотразима! Подпудрив чешуйчатые щечки, она огляделась. Горгуля как всегда набила рот какой-то мерзостью: ножка насекомого, словно прощаясь, конвульсивно задергалась меж ее желтых зубов. Клюква что-то тараторила подсевшему к ней вурдалаку. Поджав обкусанные кем-то ушки, он внимал ее тарахтению.

– Представляешь?! Эта пигалица наворотила у себя на голове прям какой-то замок! Она и в склеп войти с такой-то прической не могла… Но ты прикинь – выиграла конкурс «Мисс Кладбище-1999»! Когда она дефилировала по подиуму, ей в волосы влетела летучая мышь. В итоге дорогуше присудили первое место за самую оригинальную прическу…

По-крабьи загребая ластовидными конечностями, к нашей компашке притулилась юная дебютантка вечера панна[27] Циклопа. Пококетничав с одетым как денди Асмо Деем, нюхавшим «червивый табак» (Фурчундра с отвращением подметила, что похожая на червяка табачная полосочка застряла в его ноздре, препротивно извиваясь), она томно закатила свой единственный глаз.

– Чмоки-чмоки! – Циклопа помахала накрашенными жабьей слизью коготками, приветствуя подружек. – Он просто кружит мне голову!

– Кто? – голос Горгули прозвучал глуховато: она как раз набивала пасть засахаренными веками прелюбодеев, с вожделением посматривая на забитую кротовьими щечками[28] бонбоньерку, сделанную из яйца кокатрикс[29]. Циклопа жарко вздохнула:

– Полцарства бы отдала за свидание с ним! – мотнула аккуратной головкой одноглазая милашка. Фурчундра и Клюква уставились туда, куда указала их знакомая. Полускрытый дверью склепа, стоял монсеньор д’Эвиль. Клюква всплеснула руками:

– Одумайся! Прекрати! Или ты хочешь себе там все отморозить[30]? Щас тебе кое-что покажу… Да куда же они подевались? – Клюква безуспешно шарила у себя за пазухой. Негодующе зашипев, она выплюнула сгусток серы. – Видать, «Ключики Соломона» я где-то посеяла!

– Наверное, он будет ругаться?

– Ты о ком? – поправив корсет, Клюква остановила удивленный взгляд на Циклопе. Та пожирала глазом очередного претендента на ее двойное сердце.

– Ну как же, о Соломоне…

Клюква мысленно прокляла современные невнимательность и образование[31] и поспешила перейти к другой теме:

– Между прочим, мы недавно ездили с Амброзом на Скальп Гоблина. Собирали тролленику[32], купались в Масляном озере…

Наконец, мумия заправила в проектор последний виток своего бинта. Око прибора замигало, уперев яркий луч в брюшко смеющегося духа. Запрыгав, картинка явила название следующего фильма:

Сидя в домашнем музее своего друга Генри Рида, большого любителя Востока, и разглядывая его коллекцию китайских редкостей, Эштон заметил на стене странные доспехи. Явно китайского происхождения, они в то же время походили на произведение какого-то европейского мастера. Как правило, в старом Китае латы делали из покрытых лаком кусочков дерева или кожи. Эти же доспехи представляли собой сплошной фрагмент металла. Приглядевшись, Эштон заметил на их поверхности десять длинных, продолговатых полос. В изменчивом свете каминного огня они выглядели устрашающе. Увидев интерес гостя к старинному панцирю, сэр Генри поспешил удовлетворить его любопытство по поводу таинственных линий.

– Вас интересует, могли ли эти полосы быть нанесены алебардой или чем-то иным? – Генри Рид усмехнулся и покачал головой.

– Как я могу судить, ни одно из известных мне видов оружия не способно оставить таких необычных следов…

– Вы правы, – сэр Генри замолчал, и, стряхнув пепел с сигары, коснулся таинственных царапин. – С их возникновением связана целая история, и уверяю вас, она достойна конкурировать со сказками Шахразады… Много лет назад, когда в Китае правила династия Цин, в провинции Сычуань жил один мандарин. История сохранила нам его имя – Су-цзы. Он был жестоким и деспотичным наместником великого императора Цяньлуна[33].

В роскошном саду, среди персиковых и миндальных деревьев, стоял его Нефритовый дворец, где Су-цзы принимал посетителей. Каждый день прекрасные наложницы снимали с его пальцев десять золотых наперстков, скрывавших от чужих глаз изогнутые когти мандарина. Многие из его слуг испытали на себе их страшную силу. И вот однажды в чертоги Су-цзы прибыли послы из далеких стран. Среди многих даров, которые они преподнесли мандарину, был один особенный – клетка с канарейкой. Су-цзы очень понравился подарок. Каждый день он слушал прекрасное пение птицы. Но случилось так, что пичужка умерла.

Мандарин был в гневе. Несколько дней он рвал и метал, пока не понял, что это не вернет чудесного певуна. И тогда Су-цзы повелел, чтобы в его Нефритовый дворец съехались лучшие певцы. Те, кто понравится мандарину, будут награждены. Но те, кто не угодят высокому начальству – отведают его страшных когтей. Многие пытались утолить музыкальные запросы капризного владыки – и многие погибли, растерзанные ужасными ногтями. Местная река наполнилась изувеченными трупами, народ требовал покарать Су-цзы. Но запертый за прочными воротами дворца, окруженный свирепой охраной, мандарин не беспокоился за свою жизнь. Много еще душ он загубил, прежде чем завершилось его беспощадное правление.

Была весна 17… года, когда в украшенный гранитными драконами замок правителя Сычуань ступил юноша. Двое прислужников в масках духов провели незнакомца в Лотосовую залу дворца, где он предстал перед самодовольным мандарином. Внушавшие трепет когти чиновника покоились на серебряных подлокотниках кресла. Вошедший смело взглянул в глаза жестокосердного владыки и назвал себя. Он – певец из Кайфына[34] по имени Ти-у, явившийся во дворец Су-цзы, дабы усладить его слух.