– Добрый день, вам помочь?
Это был щуплый насупленный мужичок лет пятидесяти с седеющими усами и взлохмаченными волосами. Комбинезон был ему великоват.
– Вы не знаете, где найти Василису Степанову? – спросила Наташа.
– Васька! – неожиданно громко для своей субтильной комплекции гаркнул мастер. – Эй! Дядя Степа! Подь сюда!
– Тебе че, Михалыч? – заорали из гаража. – Не могу, я зад автобусу вправляю, какой-то "чайник" на светофоре стукнул! – человек зашипел от боли и выругался. – Чего надо?.. Блин, у этого дубака тормоз только в зеркале!
– До тебя люди пришли! – надрывался Михалыч, и Наташа сразу вспомнила учения на Кубани, возле какой-то станицы. Это там говорили с таким произношением и причудливыми речевыми оборотами. "Далеко же Михалыча занесло от родимой Кубани!", – Наташа на секунду прикрыла глаза, вспоминая шелестящую пшеницу, огромные подсолнухи, сладкий запах фруктов и мягкий говорок местных.
– Так че надо? – заорали из гаража.
– Сама выдь да спроси! Я те че, толмач?
Из гаража вышел человек в комбинезоне, на ходу вытирая ветошью измазанные смазкой руки. На первый взгляд женского в его облике не было ни капли. Мешковатый комбинезон, измазанный маслом и мазутом, мужская стрижка, тяжелая поступь. Но, когда он подошел, Наташа и Белла увидели лицо с тонкими мягкими чертами и ярко-синие глаза с пушистыми ресницами. И светлые волосы выглядели шелковистыми, совсем не мужскими.
"И правда гусар-девица, – подумала Наташа, – и я была такой же в армии…"
Тогда Наташа изо всех сил прятала, давила в себе женское начало, старалась не выделяться среди парней. Она стриглась под ноль, разрабатывала руки, чтобы появились мозоли, изматывала себя на физподготовке и злилась на свой высокий женский голос и пышную грудь. Она много курила, чтобы голос охрип и огрубел, а грудь безжалостно давила формой и бронежилетом, не лезла в карман за крепким словом и была скора на расправу. Кулаки у Наташи были тяжелыми, а реакция – молниеносной. Довольно быстро ребята поняли, что Навицкую надо воспринимать только как солдата, и никак иначе. Прочие проявления женской природы злили юную Наташу, вгоняли в краску, но поделать с ними они ничего не могла. Их приходилось тщательно скрывать.
Впервые она, образно говоря, ослабила бронежилет только в 32 года, встретив Аркадия Вальтера… Но после его предательства едва не замкнулась в своей броне уже навечно. Если бы не Виктор Уланов, который смотрел на нее преданными влюбленными глазами, бился за нее, как лев и даже сиганул в июньскую Оккервиль за ключевым свидетелем ее невиновности… В ноябре Наташа и Уланов отметили пятую годовщину свадьбы, первый юбилей. И Наташа поняла, что может быть не только бойцом и сильной личностью, но и женщиной – женой и матерью. И была благодарна мужу.
– Здрасте в нашей хате, – сказала Василиса, подойдя к ним, – чего у вас? Если можно, коротенько, у нас тут работы подвалило…
Наташе не хотелось сообщать девушке новость во дворе при всех. Она предложила куда-нибудь отойти.
Василиса отвела их под навес, где стояли стол, скамейка и несколько чурбачков для сидения, и два ведра с песком. Песок был густо утыкан окурками. Не приглашая гостей сесть, Василиса первой плюхнулась на чурбачок, достала пачку "Беломорканала", закурила и спросила:
– Так что у вас?
Строков умоляюще посмотрел на спутниц: пусть лучше они расскажут девушке, что случилось с ее отцом.
Белла взяла разговор в свои руки. Представившись и назвав своих спутников, она произнесла:
– Василиса Егоровна, речь пойдет о вашем отце.
– Он заболел? – обеспокоенно привстала Василиса.
– Он задержан, – Наташа тоже достала сигареты, жалея, что курит сейчас "элегантные дамские" "Эссе". Сейчас бы подошло что-нибудь покрепче…
– За что? – еще больше оторопела Степанова. – Он же мухи сроду не обидит!
Белла рассказала о том, что накануне произошло в Екатерининском парке.
– Мы сами это видели, – заключила она.
– Блин, – Василиса взъерошила пятерней короткие волосы. На висках и над лбом они были почему-то светлее, чем на макушке и затылке. "Да она седая, – догадалась Наташа. – В 25 лет!"
У нее самой первая седина на висках появилась в СИЗО, на 75-й день голодовки.
– Ну, папка, – тихо сказала Василиса, – чтобы он да драться полез…
– Потерпевшего звали Богданом Гусевым, – Белла тоже вытащила пачку, – он служил в Петербурге, а до этого – в Кронштадте, оперативником. Сюда приехал, чтобы встречать со своей подругой Новый год. Ваш отец говорил, будто Гусев слова доброго не стоил.
– Он прав, – глаза Василисы потемнели, а лицо застыло. – Удивляюсь, как его раньше никто не прибил. Все думала: тому, кто это сделает, премию надо дать, – она сжала руки в кулаки и добавила пару крепких слов, – такой мерзавец, каких больше нет…
Василиса немного посидела молча, глядя на стиснутые мозолистые кулаки. Потом спросила:
– Это что же? Отца теперь за этого упыря судить будут?
– Все к тому идет.
– А вы – адвокат и хотите помочь госзащитнику?
– Да, – ответила Белла, – но без договора о найме я не буду иметь официального статуса в этом деле.
– Цена вопроса? Сколько берете?
– Это новогодняя акция, скидка 100%.
– Я не нищая и адвокату заплатить могу, – гордо вскинула голову Василиса, – вы не думайте. Потом посчитаете по таксе.
"Вряд ли ты слышала о таких расценках, как в конторе Фимы. Нет уж, акция – так акция!"
– Пойду, отпрошусь, – Василиса растерла окурок подошвой. – Надо обговорить договор. Не хочу, чтобы отца засудили из-за этого…!
***
Василиса жила в частном секторе недалеко от места работы. Приземистый голубой домик с наличниками и трубой, с дороги почти не видный за деревьями, был уже старым, но еще добротным. Выглядел он вблизи опрятным и ухоженным. Видно было, что Василиса не ленится поддерживать порядок в своем жилище. Но внутри ничего не говорило о том, что в домике живет молодая женщина. Не было видно милых женскому сердцу украшений, безделушек и цветов на подоконниках. Из всего новогоднего декора – только маленькая настольная елочка в зале и простенькая гирлянда на окне.
Дом изрядно выстудился за полдня. Но Василиса, скинув в сенях тяжелые ботинки, в одних толстых шерстяных носках прошла куда-то вбок, что-то размеренно загудело, и пахнуло теплом.
– Сейчас прогреется, – сказала девушка, – а то печь топить – забомбишься. Я ее иногда, под настроение раскочегариваю, а то просто автономку провела, чтобы не мудохаться с дровами. Не убираю, как память, – она похлопала по могучему белому боку русской печи, занимающей почти треть домика. – И летом на ней спать хорошо… Чего стоите, проходите в зал. Вам чаю спроворить или выпить чего?
Гости согласились на чай.
Василиса включила чайник, ткнула в розетку штепсель гирлянды и выставила на стол печенье в жестяной коробке, коробку конфет и бутылку дешевого коньяка. Роясь в серванте в поисках рюмок, она сказала:
– А я выпью за новогоднее чудо. Сколько раз я Гусеву этого желала, и вот наконец сбылось! – она выставила на стол четыре "стопки".
– Я за рулем, – спешно сказал Строков. – Мне не надо.
– Правильно, – Василиса убрала четвертую стопку. – Сейчас бухим за руль садиться – это вообще капец. Пригнали к нам с утра микрик, маршрутку. Ему какой-то осел в бочину тюкнулся. Руки у него с перепоя тряслись, крутанул руль не в ту сторону. Додумался только, – Василиса указала на окно, за которым снова мела густая метель, – по такой круговерти с трясущимися руками машину вести! И маршрутку помял, и свою машину раскокал, и сам в травме лежит. Хорошо погулял!
– Василиса, вы ненавидели Гусева? – спросила Наташа, когда хозяйка дома наполняла три рюмки.
Загрубевшая, темная от въевшейся машинной смазки рука девушки дрогнула. Пара капель коньяка упала на серо-голубую клеенку на столе.
– Не то слово, – сказала Василиса. – Было за что… Погодьте, я сейчас нарезочку притараню, бутерброды сделаю. Может, кто лимона хочет?
