Еще в монастыре кормят два раза в день, но меня это не касается. Если я стану жрать монастырские блины, было разъяснено мне сразу же, сестры могут искуситься и не спастись. На кладбище, к счастью, растет крапива, а остальное посылает Господь.

Когда Матушка Препедигна взяла меня в монастырь, я еще ничего не знал ни о монастырях, ни о матушках. А теперь знаю так много, что вряд ли отсюда уйду. Кто же допустит? Кто разрешит?..

ГЛАВА III

О свидетельствах святости, явлениях прелести и Матушке

Так вот оказался я в отдельно взятом монастыре, которым единовластно, как отдельно взятой страной, управляла игуменья Препедигна. И в этой отдельно взятой стране кого только не было: трудницы были, послушницы были, инокини и монахини были, священники всякие, архимандриты и даже один архиерей. Короче, всего у Матушки Препедигны было довольно, и все делалось так, как Матушке было угодно. Состоял у нее на службе также святой старец, которого она сама и назначила святым старцем, чтобы имелось, кому свидетельствовать ее необыкновенную святость должным образом. Он столь часто и столь многим говорил о Матушкиной святости, что никто уже не смел в этом сомневаться.

- Молитвенница она наша святая! - представлял ее старец Нил все новым и новым паломникам.

А игуменья Препедигна, стоя у него за спиной, выбрасывала в приветствии руку и возглашала: "Молиться, молиться и молиться!"

И сестер она учила тому же, назначая каждой свой час для молитв. Просто так, без ее разрешения, молиться было категорически запрещено: хочешь прочитать "Отче наш", испроси разрешение.

- Нечего тут творчеством заниматься, - говорила Матушка, - Бог этого не любит.

Так грозно она предупреждала, что любому становилось понятно: Господь противник всякого творчества и всего того, чего не любит Матушка. И было очевидно, что к Богу обращаться незачем, когда рядом есть она - всеми видимая, реальная Препедигна: одобряющая и наказывающая, научающая и обязующая, и чудеса, которые не иначе как прелесть, запрещающая. Не терпела Матушка чудес, и когда Иоанн Креститель постучался однажды в монастырские ворота, прогнала его.

- Чего надо? - спросила она через переговорное устройство. - Чего беспокоишь? В полицию захотел?!!

- Открывай, Препедигна, это я, Иоанн Креститель! Пришел на праздник обретения своей главы.

- Прелесть ты, а не Иоанн Креститель! - задохнулась от возмущения молитвенница.

В тот же день из монастырской церкви исчезла древняя икона Обретение Главы Иоанна Предтечи.

ГЛАВА IV

Как Матушка пальцы загибала, Малик Джамал Синокрот готовился к

отсечению воли, а я старался не отчаиваться.

А с каким воодушевлением, с каким восторгом я стремился в монастырь. Так только письмо спешит к адресату, так только поезд, если он не выбился из графика, летит через тьму к конечной станции. Да что говорить! То неодушевленные предметы, а здесь живой человек, жаждущий обретения и опыта.

- Но это же не мужской монастырь, - пытался урезонить меня Синокрот. С нами там и разговаривать не станут.

- Станут, - отвечал я беззаботно. - Матушка Препедигна уже не только разговаривает по телефону, но и обещает взять на вечное проживание.

Не знал я еще тогда, насколько был прав Синокрот в своих сомнениях.

Сплошь и рядом случаются такие неразлучные друзья, как мы с Синокротом: толстый и тонкий, долговязый и коротышка, умный и глупый, серый и белый... В нашем случае все плюсы относились к Синокроту, что и определило его особенное положение при распределении обязанностей. Конечно, нам было позволено жить в монастыре. Но не просто так, а на определенных условиях.

- Во-первых, - сказала Матушка Препедигна, загибая большой палец на моей руке, - раздельно вы жить будете...

Матушка родилась когда-то за границей привычной русской речи и говорила иногда очень и очень странно.

- Семь раз отрежь, один раз отмерь, - говорила Препедигна, и все спешили согласиться с ней.

С ней всегда и во всем немедленно соглашались, а тех, которые не хотели этого делать, давно уже и след простыл.

- И без пруда, - говорила Матушка, - не вытащишь рыбку из труда, а кто не ест, тот не работает.

Тогда она решила, что Синокрот вполне еще может стать монахиней, если научится отсекать свою волю и носить апостольник, а у меня путь другой.

- Поскольку ты писатель, - сказала Матушка, сморщив нос, - займешься летописью монастыря. Ты должен хорошо знать, как летописи пишутся, раз уж позволяешь себе заниматься подобной ерундой. Но учти: с этим послушанием не справишься, отправлю в Сибирь к епископу Гурию. У него не только писать, но и дышать не каждому позволяется.

Пока игуменья загибала пальцы, перечисляя все наши обязанности, я старался не слишком отчаиваться.

"Все будет хорошо, все будет просто отлично", - уверял я сам себя.

- Снявши волосы, по голове не плачут, - между тем закончила Матушка очередную пословицу и подняла руку для благословения. - Я дважды не повторяю.

ГЛАВА V

О необходимости вставать из гроба, а также о том, как хорошо было

Демосфену на морском берегу.

Думал я, что в Сибири люди без меня как-то живут. Живут себе без всякого предположения о моем возможном и внезапном прибытии. А ведь заявит Матушка властям отдельно взятого государства, что некий Скобкин, не имея паспорта, вторгся на территорию отдельно взятого монастыря, и всё. Примчится полиция, отвезет меня в аэропорт, загрузит в багажный отсек самолета, направляющегося в Сибирь. И на руках моих будут наручники, так что никуда я не денусь. Полечу в Сибирь, блюя от страха перед епископом Гурием.

- Здравствуй, Сибирь! - скажу я, выползая на сорокаградусный мороз в сандалиях и в T-shirt. - He скучала без меня?..

И больше я ничего сказать не успею, потому что повлекут меня к епископу Гурию, который живо зашьет мне рот суровой нитью, а шов для верности заклеит лейкопластырем. И стану я дышать через нос, хотя и очень трудно у меня это получается. И не выдаст мне епископ Гурий никакой одежды, поскольку не захочет впасть в грех расточительства. А если замерзну я и околею, то скажет епископ: "Бог дал, Бог и взял". И еще скажет неумолимый епископ Гурий, что не станет он меня, постороннего голодранца, отпевать. Так что придется мне вставать из гроба и просить милостыню на собственные похороны. Мыча просить или скуля, потому как рот мой будет зашит и заклеен, ноздри вырваны, а глаза выколоты. И выбитые зубы будут перекатываться у меня во рту, как морские камешки у юного Демосфена.