***

Посещение игры стало чертовски ужасной идеей.

Майк знал, на что соглашался, он не специально избегал смотреть игры Лиама — просто взрыв звука еще до начала игры, двадцать тысяч людей, ведущих праздные разговоры, был оглушающим. А когда игроки появились на льду, приветственный рев оказался невыносимым.

Майк не был дураком, он подготовился и принес беруши, но даже они плохо справлялись с невероятным гомоном извне. Когда на играх стало так громко? Кажется, так было всегда. Изменился Майк, а не игра.

Майк почти не смотрит игру. В голове в такт пульсу бьют барабаны, а после забитой шайбы, становится еще хуже. Да и с каждым разом на огромных видеодисплеях появляются призывы к болельщикам поддерживать свою команду громче. Движение на раздражающем экране размывается, все вокруг забивает шум, хочется закрыть глаза. Невозможно ни на чем сфокусировать взгляд, лишь вниз под ноги, на липкий пол, но все равно очертания становятся расплывчатыми и размытыми. Если закрывать глаза, становится еще хуже — Майк себя ощущает расплывчатым и размытым. Но он все равно закрывает глаза и крепко сжимает веки.

В какой-то момент его спины касается рука и начинает медленно растирать круги. Мама Лиама. Ну, кажется, что это она: чувство ориентира у Майка сейчас ни к черту, все вокруг пьяно крутится. Головокружение — чертова сука, как и ирония судьбы. Он больше не может позволить и глотка алкоголя, но пьяные «вертолеты» остались. Майк сидит и борется с желанием стряхнуть руку со спины, честно говоря ласка не помогает, а делает все еще хуже. Приходится терпеть. Она хочет помочь, он уверен.

Гораздо полезнее то, что Барбара рассказывает об игре прямо ему в ухо. Майку приходится изо всех сил напрягаться, чтобы расслышать тихое бормотание, хотя, скорее всего ей приходится кричать, чтобы пробиться сквозь рев толпы и беруши. Наверное, подобное выводит из себя окружающих, и, черт возьми, можно только представить, как это выглядит со стороны. Он сидит в кресле, билет на которое, наверное, стоит пол штуки баксов и даже не удосуживается смотреть на лед. Майк знает, что операторам трансляций нравится находить в толпе зрителей членов семей игроков и надеется, что Фицджеральдов не обнаружат. А если и да, то его, побелевшего и с подкатывающей тошнотой, обойдут вниманием.

После игры Майк сразу направляется в квартиру Лиама и принимает самое сильное обезболивающее лекарство, которое взял с собой. И когда приходит Лиам, к счастью, он просто спокойно спит.

***

Майк идет на следующую игру. Но чтобы собраться с силами, ему понадобилось два дня. На этот раз они сидят в шикарной ложе одни, несмотря на то что она, вероятно, предназначена для дюжины человек. Майк не хочет думать о том, какие деньги Лиам выложил за удобство и комфорт или о том, что сказал руководству «Ред Уингз», чтобы заставить их отказаться от такой дойной коровы в его пользу. Не хочет думать и о том, о чем родители Лиама говорили с сыном после игры. Они должны были что-то сказать, потому что Майк молчал. Лиаму и так есть о чем беспокоиться.

Это унизительно. Мысль о том, что за спиной его обсуждают, унизительна так, что хочется собрать вещи и уехать. Он не может смотреть Фицджеральдам в глаза. Он хочет извиниться за то, что вывел их из игры, заставил нянчиться с ним. Разделил внимание между их ребенком, участвующем в долбанном Финале Кубка Стэнли и инвалидом, который не может справиться с тем, чтобы смотреть игру, почти не умерев.

Но даже в ложе громко, тут вообще невозможно смотреть игру без головокружения, так высоко она ото льда. Это, конечно, не так плохо, как смотреть матч по телевизору, где из-за смены с панорамной на стационарную камеру через минуту голова начинает раскалываться. Легче следить за Лиамом, когда он сидит на скамейке. Его легко узнать, он самый маленький парень в списке. Майк узнает его даже по позе — по положению плеч, по тому, как он наклоняется вперед, когда следит за происходящим, весь с головой в игре.

— Я не хотела, чтобы ты приходил, — говорит Барбара во время первого перерыва. Майк наблюдает за медленным движением замбони — машины для полировки льда, упуская что-то, что он не может выразить словами.

— И я не виню вас, — говорит Майк.

— Я не имела в виду… — вздыхает Барбара. Майк уже слышал этот вздох раньше. Именно так вздыхает Лиам, когда думает, что Майк намеренно тупит, и обычно он прав, хоть и не всегда. Интересно, это наследственное или приобретенное? В любом случае, Лиам, точно, получил это от матери. — Я сказала Лиаму, что с его стороны нечестно просить тебя об этом.

— Он всего лишь попросил, — говорит Майк. — А я сам согласился.

— Он не оставил тебе особого выбора. Он никогда не оставляет выбора.

Майк фыркает.

— Он попросил, — настаивает Майк. Это все, что он может сказать по этому поводу.

Барбара бросает на него взгляд, который он даже не пытается расшифровать.

— Он очень рад, что ты здесь, — говорит она. — Для него это очень много значит.

Майк не знает, что на это ответить. «Я знаю» звучит слишком легкомысленно, хотя так и есть. Вот почему он здесь, вот почему он подвергает себя долбанному аду, которым является эта арена, и другому аду, сидя здесь, а не на скамейке запасных.

В конце концов, он ничего не отвечает. Правильного ответа не существует.

***

Майк торчит в Детройте, пока Лиам уезжает в Тампу на третью и четвертую игры. Он возвращается с двумя триумфальными победами в руках и травмой, которую плохо скрывает. Пацан двигается осторожно, Майку это не нравится. Секундная задержка во всех движениях, как будто прикидывает, больно ли будет сидеть или вставать. Из-за бесчисленных синяков каждое движение причиняет боль, но сейчас все по-другому. Еще к приезду Майка Лиам был оранжево-коричневым, но по тому, как он держится, кажется, что у него что-то серьезное.

Непонятно, что именно причиняет боль, но она точно в верхней части тела — то ли натяжение, то ли растяжение, или просто что-то безобидное, но в то же время, болезненное. Майк надеется — врачи команды компетентны и не закрывают глаза на травмы ради плей-оффа. Хотя, возможно так и есть — Лиам притворяется, что ничего не случилось, и те тоже.

Плей-офф совершенно другая игра, чем в регулярном сезоне: судьи забывают большую часть свода правил, каждый удар наносится с явным намерением причинить вред. Сами игроки забивают на боль и играют с полученными травмами, которые в обычных условиях выводят их из строя на несколько недель. Майк знает все это не понаслышке, а он никогда не был в команде, которая прошла второй раунд. В финале точно все увеличивается до одиннадцати.

— У тебя что-то болит?

— Сейчас все у всех болит, — пожимает плечами Лиам. — Мы почти у цели.

Они почти у цели. Или, другими словами, они сейчас в той точке, когда и Кубок находится в пределах досягаемости, и его можно просрать. Но Майк не говорит об этом вслух. Они выигрывают 3:1, так что сейчас придется по-настоящему разбиться или же охренительно эффектно сгореть и остаться без Кубка.

— Ты нормально катаешь? — интересуется Майк.

— Конечно, — без колебаний отвечает Лиам, и Майк думает, что нужно задать вопрос по-другому.

— Я могу что-нибудь сделать? — спрашивает Майк.

И вот доказательство, насколько сильно Лиаму больно: он пожимает плечами и говорит «нет», потому что Майк не может сосчитать, сколько раз Лиам заставлял делать ему массаж. Майк и не возражал: он не совсем профессиональный массажист, но довольно хорошо умеет расслаблять болевые точки, и чаще всего сеанс приводит к довольно качественному сексу, Лиам поет от удовольствия, которое приходит с исчезновением боли.

С такими синяками, как у него сейчас, массаж принесет больше вреда, чем пользы, и тут Майк беспомощен. Только что… предложить руку (буквально), может эндорфины снимут боль. Лиаму не настолько больно, чтобы сказать «нет» дрочке, но достаточно больно, чтобы сказать «нет» сексу. А этот пацан ставит секс выше сна и еды.