Чайковский, после пары заходов, оказался совершенно непригодным для клавесина. Моцарт и Бах звучали идеально, но слишком заезжено. Та ещё задачка. Я увлеклась настолько, что, когда услышала голос графа рядом, вздрогнула. Когда он успел зайти?

— Вера Павловна, я рад, что Вы так увлечены, простите, что отвлекаю. Зашёл сказать, что вынужден отправиться по делам, так что перенесём обед на ужин? — Он улыбнулся.

— Конечно. — Я улыбнулась в ответ, с удивлением отмечая лёгкий укол разочарования. Даже возможность вскрыть комнату показалась мне не особенно радостной. Быть может потому что я уже ничего не надеялась там найти? — До вечера, Сергей Александрович.

Как только экипаж графа выехал со двора, я без энтузиазма поплелась на второй этаж. Загадочная комната, как обычно, встретила меня гробовым молчанием и крепко запертыми дверьми. Я больше для острастки совести, чем с желанием докопаться до истины, поковырялась в замке, толкнула дверь ещё пару раз. Проверила медальон — ничего. Ну и к чёрту. Просто дождусь, пока это будет уместно, да спрошу, что он там хранит. Может, там просто залежи руды, на которую отреагировала тонкая техника внутри передатчика.

К удивлению Аглаи, от обеда я отказалась. Аппетита не было совершенно, как и желания и дальше нажимать на клавиши инструмента. Хотела было спрятаться в библиотеке, но наткнувшись на томик Макиавелли на том же самом месте, не рискнула нарушать эту спокойную и умиротворяющую картину. Казалось, что я без спроса влезаю в чужую размеренную и уединённую жизнь своим присутствием. И это касалось не только дома Голицына, но и целом времени, в которое я попала.

Со страниц учебников кажется, что жизнь здесь протекает мирно, без треволнений. И только оказавшись внутри, понимаешь, что люди двести лет назад тоже жили, чувствовали, волновались. Многое из их волнений кажется мне, жителю двадцать первого века, несущественными, как городскому обитателю проблемы сельских. Выкопать картошку, да закрутить соленья, вот уж беды, когда у тебя есть сверхбыстрая доставка продуктов из ближайшего гипермаркета. Так и здесь. Местечковые заботы о модном платье и приёме у императора казались странным волнением, по сравнению с войной, до которой оставалось каких-то девять лет, до Аустерлица — два. Где будет в это время граф? Продолжать корпеть над непонятными бумагами? А поручик или генерал? Не окажутся ли эти оба к 1812 году лишь блёклым воспоминанием на страницах истории?

Подгоняемая невесёлыми мыслями, я вышла из дома, надеясь, что хотя бы свежий воздух если не развеет мою тоску, то заставит мыслить яснее. Как заметила, что по дорожке от ворот ко мне шло одно из этих «воспоминаний».

— Я ожидала Вас, Роман Гавриилович. — Я подала доктору руку, на которой тут же был запечатлён поцелуй. Поразительно чувственный, по сравнению с предыдущими разами.

— Неужели? — Иванов сжал мои пальцы чуть сильнее положенного и тут же отпустил.

— Полагаю, Вам нужны разъяснения.

Мы сошли с крыльца и двинулись по узкой тропинке вокруг особняка.

— Прошу понять меня, Вера Павловна. Я никогда не видал подобного, а я, поверьте, повидал многое. — Я мысленно хмыкнула. Конечно, иначе бы его не назначали медиком Преображенского полка. — Я не мог спать, мои мысли… Они будто в огне. Я прошу Вас, облегчите мои страдания.

— Прежде чем я расскажу, скажите, как там Алексей Петрович?

Иванов замолк, видимо, не сразу поняв о ком речь. Потом спохватился:

— Насколько я знаю, идёт на поправку. Его Превосходительство сегодня утром поблагодарил меня за спасение сына… — Роман Гавриилович резко умолк. Да, мне никто спасибо так и не сказал. — Я, конечно же, ещё раз акцентировал его внимание на том, что благодарить нужно не меня…

— Это уже не так неважно. — Я улыбнулась, присаживаясь на выступ между анфиладой колонн. — Садитесь, Роман Гавриилович, история выйдет долгой.

Доктор без лишних споров, послушно сел рядом со мной, выдержав приличное расстояние на длину локтя. Я опустила голову, пряча улыбку и начала рассказ, который продумала ещё накануне:

— Быть может, Вы слышали о том, как много лет назад на дальних берегах нашей империи потерпело крушение небольшое японское судно с моряками. Лишь чудом они остались живы, долгое время жили среди племён и рыболовов, пока не пришло русское судно с припасами для местных жителей. Всё что хотели, потерпевшие бедствие — вернуться на Родину. Но, как Вы, возможно, тоже знаете, Россия, да никто в мире, не имеет никаких сношений с японскими землями. Потому просто так отправить моряков домой не было никакой возможности. Десяти храбрецам пришлось пробираться через всю страну до столицы, чтобы испросить разрешение у матушки Екатерины вернуться домой, снарядить всё необходимое — корабль, команду, припасы. Ведь путешествие не из лёгких. К сожалению, до Петербурга добрался лишь один из них. И лишь одному, насколько я знаю, удалось вернуться на Родину.

Иванов не отрывал от меня взгляда. Не кивал и не возражал, непонятно было, слышал ли он эту историю раньше. Так что я продолжила.

— Детство своё я провела у батюшки в имении в Новгородской губернии. И так уж случилось, что японец, пробиравшийся ко двору императрицы, останавливался в нашем доме. Месье Кодаю провёл у нас несколько месяцев, прежде чем отправиться дальше. О, сколько историй я услышала за эти месяцы! Тогда, в детстве, мне казалось, это сказками о каких-то чудесных, несуществующих землях. Только сейчас я понимаю, с какой нежностью он отзывался о родной земле… — Я прервалась, ловя на себе взгляд доктора, виновато улыбнулась. — Простите, что утомляю такой длинной прелюдией.

— Нет-нет, Вера Павловна, продолжайте, прошу. — Рука доктора коснулась моего запястья.

— Немного месье Кодаю говорил и о восточной медицине. А тот приём, который я применила на маленьком Алексее, даже заставил выучить под его чутким присмотром. Говорил, что однажды это может спасти чью-нибудь жизнь. — Я усмехнулась. — Знаете, батюшка ворчал тогда, говорил, что это неженское занятие. А месье Кодаю рассказал нам о том, что у тех, кого принято называть в Японии войнами, то есть такие, как Вы и Пётр Александрович… — Я ненавязчиво сжала руку Романа Гаврииловича. — Жёны, они тоже своего рода воины. Они смотрят за домашним очагом, воспитывают детей, но если возникнет нужда, то встанут на защиту своего дома бок о бок с мужьями. Просто методы у них другие, женские. По-моему, это очень храбро.

— Вера Павловна… — Взгляд у доктора был какой-то необыкновенный. Зрачки расширились, почти закрывая светлую радужку, он смотрел на меня с долей восхищения и… боли? — Мало знать. Нужно не только уметь применить свои знания, но и сделать это вовремя. Я видел, как дрожит рука врача на поле боя, когда счёт идёт на секунды, а смерть дышит в спину. Поверьте, Вы храбрее многих солдат, что я встречал.

И он с пронзительной нежностью поцеловал мою ладонь, прикрыв глаза. Я почувствовала, как предательски защемило сердце, перехватило дыхание. До чего же мучительно стыдно было обманывать этого честного и бесхитростного в своей доброте человека, который, рискуя своим положением, согласился впустить тогда утром нас с поручиком к себе.

— Роман Гавриилович. — Тихо позвала я, заставляя Иванова поднять голову. — Я Ваша должница. За Вашу помощь и вправленную руку…

— Мадемуазель! Вы хотите меня обидеть. — Руку мою доктор так и не выпустил.

— Нет-нет, я всего лишь хочу отблагодарить. Вы же не откажитесь стать моим учеником ненадолго? Я бы хотела рассказать, всё что знаю, всё, что могло бы спасти жизни.

Конечно, про «всё» я загнула. Иначе бы Иванов сам умер от переизбытка запрещённых знаний. Но кое-что о реанимации и непрямом массаже сердце рассказать мне пришлось, а также показать. Доктор оказался старательным учеником, всё схватывал на лету. Но некоторое время потренироваться нам пришлось. Я ежесекундно ловила себя, чтобы не выдать какую-нибудь заумную фразочку, явно не принадлежащую словарному запасу барышни XIX века. Мы так увлеклись, что не заметили, как на улице начало смеркаться. А скоро к особняку подъехала знакомая карета.