Сначала со страхом думаю, что она же меня сейчас, скорее всего, оттолкнет и пошлет.

Но нет, только резко поднимает голову, отдаривается ухмылочкой превосходства и начинает идеально двигать своим несуразным на первый взгляд телом, повергая меня в состояние самого настоящего шока.

Вот и встряхнула сердце.

Комментарий к 40. Шестая жизнь Пак Чимина.

Shinee - Everybody

========== 41. Шестая жизнь Ким Тэхёна. ==========

Единственное, что осталось в этом месте — это твоя тень.

Ни единого больше признака присутствия. И что же это за глупость, а? Объясните мне хоть кто-нибудь.

Сначала приходит мама. Мне только исполняется четырнадцать, и мама воздушно весенняя, улыбается чаще, чем прежде, и снова подводит глаза по утрам — как еще в те времена, когда отец жил с нами. Она порхает по дому, мурлычет себе под нос песни и ненавязчиво интересуется, не буду ли я против нового мужчины в нашем доме.

Я не против, вот только называть его папой отказываюсь категорически. Отчим ничуть на это не обижается, наоборот, важно кивает и говорит, что не собирается заменять мне отца — но хочет попытаться быть мне другом.

И всё идет прекрасно, пока я не узнаю крохотную деталь: у него есть своя дочь младше меня на год.

Влюбляюсь я с грохотом и абсолютно наверняка навсегда.

Она стрижется коротко, почти как я сам, таскает мои толстовки и невозмутимо разрешает проделывать это же с её одеждой. Она пьет вместе со мной пиво, когда ей исполняется шестнадцать, подводит чёрным глаза и гоняет на роликах в парке, если наше свободное время не совпадает.

Хвала небесам, мы живем в разных комнатах; мне хватает и редкого утреннего зрелища женского силуэта, когда она забывает запереть дверь в ванную, а я спросонья не слышу шум воды в душевой кабине. Мне хватает её повышенной тактильности, объятий со спины и ласковых чмоков перед сном, я с точностью знаю её вес, параметры и школьные оценки…

Когда ей исполняется семнадцать, она ночью прокрадывается в мою комнату, залезает на кровать и сладко целует.

Теперь я знаю, какова она на вкус, как вздымается её грудь, когда от неумения не хватает воздуха, она сердится, что я целовал кого-то перед ней, но после соглашается, что кто-то из нас должен это уметь.

А после — целый год соблазна. Моя сводная сестренка, как шутят парни, начала охоту, и не успокоится, пока я не признаю себя её, а я только сбегаю, увертываюсь, вспоминая жар её бедер под своими ладонями, сладость кожи в изгибе шеи, горьковатые от тайком скуренной сигареты губы.

А потом, в один прекрасный момент, наши родители сообщают нам важную новость: они разводятся. Их поспешный брак был ошибкой, возможно, со временем они сумеют договориться, но вот сейчас аджосси и моя хорошенькая малышка сьезжают.

Мне почти девятнадцать, и я впервые в жизни ору на маму.

Малышка же всю ночь скребется в дверь, просит, плачет даже, но я только раз умоляю её уйти — если сейчас впущу её, то сдамся и присвою нас друг другу — а утром после этого не смогу отпустить. Она соглашается с этим, обещает писать и просит наведываться к ней… Искренне отвечаю, что буду стараться приезжать каждые две недели.

Впервые в жизни сижу на полу под дверью и плачу.

Малышка просит утром её не провожать.

***

По сравнению с одиночеством меня неудержимо мучает тоска. Сестренка — надо бы отвыкать так говорить, а то звучит слишком извращенно, учитывая ситуацию — оставила мне все свои любимые чашки, толстовки и прочие безделушки, которые будут напоминать мне о ней, и в то же время забрала все мои любимые вещицы, чему я только улыбаюсь. Мне даже кажется, что я держу в руке её голос, то единожды сказанное о чувствах, когда она не стеснялась, смотрела открыто и уверенно.

Мгновения рассыпаются беспомощно, словно песчаная крепость, когда я слышу её голос не только в своей голове. Мама смотрит с тем же удивлением, но бежит открывать дверь — она любит мою малышку, как родную дочь, и ловит её в крепкие объятия, приправленные слезами, а эта сорванка только ухмыляется победно и спрашивает:

— Аджума, вы не могли бы сдавать мне комнату? А то папе надоело слышать мое нытье. Кстати, ему тоже нужна комната — вы же не пустите этого мнительного идиота вот так прям сразу в свою постель? Надо же его проучить!

Мы с мамой смеемся, искренне и сквозь слёзы, потому что в следующее мгновение эта невозможная девчонка запрыгивает мне на бедра и сладко-сладко целует, ворча на ухо:

— Почему все проблемы должна разруливать именно я?

Мама на заднем фоне только счастливо улыбается, и я только теперь осознаю — она знала об всем с самого начала.

========== 42. Шестая жизнь Чон Чонгука. ==========

Ты сейчас в большой опасности, малышка. Решила со мной поиграть?

Число от меня пропущенных, наверное, перевалило за сотню, вот зачем тебе телефон тогда, а?

Решила меня испытать?

Джунни-хён в таком случае говорит: забей. Значит, не стоит она того. Значит, не твой она человек.

Джунни-хён неделю после разрыва отношений ходил, как в воду опущенный, и всё время тупился в неугасающий экран телефона в ожидании хоть какой-то весточки. Держался он, кажется мне, на одних лишь скабрезных шутеечках да устраиваемых тусовках в честь возвращения Хосоковой девочки.

Наконец-то берет трубку.

— Не играй со мной, — знаю, что это получается грубо, но плевать. На том конце отзываются нарочито недоуменным:

— Ты о чем?

— Вот давай только без невинных овечек, а? — нервно луплю кулаком о стену, шиплю от боли и очень надеюсь, что никого из хёнов поблизости нет — не только подзатыльник влупят, но и заботой окружат. — Телефон тебе зачем? — повторяю вертящийся в уме вопрос, и слышу неуверенное «Подожди». Шорох с той стороны — наверное, водит пальцем по экрану, шепотом под нос высчитывает пропущенные и даже ужасается, как я могу услышать. — Серьезно, опустим это нарочитое удивление, непонятные твои игрульки и всё остальное.

— Чонгук-шши…

— Не надо, — хотя в её голосе слышится готовность объясниться, поговорить (неужели, впервые за три недели-то!), но я обрываю на полуслове, — просто вот больше не надо. Ничего. И видеться больше не надо.

Завершаю звонок, в каком-то сонливом отупении чувствуя, как внутри млосно ноет.

Верно ли я поступил?

— Чонгукки! Ты чего там застыл?

— Так это же место для брошенок, хён, — Намджун весело ржет, пока я не киваю в ответ, подтверждая его слова. — Что, правда?!

— Просто пошли отсюда. Мороженки хочу, — позволяю себе покапризничать, только бы хёны не поняли, как мне самому гадко сейчас на душе. Не хочется оставаться одному в компании лишь молчаливого телефона, на который больше не придут смс-ки — и с забавными рожицами, и со сварливыми словами, если я заявляюсь в школу заболевшим.

— Шоколадное. Ведро, — уточняю, стоит Сокджину автоматическим жестом вытянуть кредитку с кошелька. Остальные тихо ссорятся из-за вопроса «а не рано ли ему разрешать заливать алкоголем страдания», и эта дискуссия заканчивается звонкими подзатыльниками от Юнги-хёна, сказавшего всего одно веское слово: «Нет».

Мы уже наконец выходим из школы, и я выключаю телефон, чтобы не пялиться на него, будто влюбленный дурак…

Которым, я, собственно, и являюсь.

— А ну-ка постой, Чон Чонгук!!!

В шоке оборачиваюсь, и мне в лицо прилетает мягким свертком. Моя — уже не моя девочка стоит, скрючившись, и пытается отдышаться, пока я недоверчиво осматриваю теплую пряжу, перчатки и не донца связанный шарф.

— С будущим днем рождения тебя, придурок, — цедит сквозь зубы, а в карих глазах блестят злые слёзы. — Сам довязывай, раз такой умный, урод. Три недели, блин, целых три недели! Исколола себе все пальцы, пока эти дурацкие китицы научилась для шарфика делать и узоры крючком выплетать, а он мне «видеться больше не надо», — перекривляет, но в одно мгновение сердитость слезает с её личика, и она тихо всхлипывает. — Какой же ты муда-а-ак…

А я только сжимаю эту пряжу одной рукой, её к себе прижимаю второй, и лыблюсь во все тридцать два, пока хёны где-то на заднем фоне шумом ржут и умиляются одновременно.