Из Познани, с закрытых позиций энергично били стодвадцатимиллиметровые минометы и стопятимиллиметровые безоткатные пушки. Взрывы старательно рыхлили землю вблизи передовых советских позиций.

Им в ответ из глубины прифронтовой зоны тяжело и раскатисто загрохотали гаубицы, укрытые за чернотой леса. Они надежно подавляли немалый шум, производимый танками, выдвигающимися на позиции.

Генерал-полковник Чуйков дал артиллерии команду прекратить огонь, когда ему доложили, что дивизии вышли на рубежи атаки, развернули огневые средства и теперь ждут сигнала, чтобы приступить к штурму.

Гаубицы умолкли.

Некоторое время с крепостных стен Познани вяло отбрехивались минометы, давая понять, что гарнизон готов к предстоящему штурму. Потом умолкли и они.

Чуйков вновь приник к стереотрубе. Познань, подсвеченная пожарищем, полыхавшим вблизи крепостных стен, на сей раз выглядела особенно сумрачно. С наскока такой город не взять, это совсем не тот случай. Но он непременно падет. Остается только вопрос: какой ценой? Обернется ли это вторым Сталинградом, когда пришлось воевать за каждую улицу, дом, этаж, шли бои на уничтожение, или же немцы теперь будут сдавать один форт за другим?

А что, если попробовать избежать предстоящего сражения? Ведь командование гарнизона не может не понимать, что город обречен. Взятие Познани – всего лишь вопрос времени.

– Виталий Андреевич! – Командующий повернулся к начальнику штаба, что-то мерившему на оперативной карте металлической линейкой. – Давай предложим немцам жесткий ультиматум – сдать город! Заявим, что у них нет другого выхода. В случае дальнейшего сопротивления они будут уничтожены!

– Предложить-то, конечно, можно, – сдержанно отреагировал на это Белявский. – Вот только я не уверен в том, что они согласятся.

– А ты что думаешь, Алексей Михайлович? – обратился Чуйков к члену Военного совета армии генерал-майору Пронину.

– Мысль хорошая, – ответил тот. – Может, и пройдет. Жить-то каждому хочется. Я тут своих агитаторов подключу. Они зачитают через громкоговорители все, что нужно. На что уделить особое внимание в обращении?

– Нужно обрисовать общую картину, сообщить гарнизону о том, что сейчас происходит на других фронтах. Врать не стоит, сказать лучше так, как есть. Боевая обстановка на всех участках у немцев выглядит удручающей. Город остался в окружении, соседние немецкие части уже давно отошли к Одеру. Дадим им на обдумывание нашего предложения три часа. Если откажутся, будем штурмовать город, но в этом случае пусть на наше милосердие не рассчитывают.

– Приказ понял. Сделаем все так, как нужно, лично займусь, – член Военного совета генерал-майор Пронин открыл тяжелую металлическую дверь и шагнул в невысокий узкий проем.

Самые важные информационные сообщения генерал-майор Пронин составлял сам. Подобное происходило не часто, но сегодняшний случай был особенный. Распоряжение ему отдал сам командующий армией. Кто знает, а вдруг удастся взять город без крови? Случалось, конечно, когда немцы оставляли без боя какой-нибудь населенный пункт, но вот чтобы такой крупный и важный центр, такого не было ни разу.

Устную пропаганду Красная армия всегда вела очень активно. Чаще всего она проходила прямо на переднем крае, откуда агитаторы сообщали немецким подразделениям о скверном положении дел на фронте. Нередко обращение к противнику было адресным, если разведке удавалось узнать звание и фамилию командира соединения, а то и просто какого-нибудь рядового пехотинца. Такая работа давала результат, обеспечивала сильный психологический эффект. Нередко зачитывались перехваченные письма родственников солдат вермахта. Речь в них шла о том, что в действительности в Германии дела обстоят далеко не так радужно, как сообщает доктор Геббельс. Гражданские люди в тылу испытывают настоящую нужду. Такие письма больнее всего били по нервам солдат, сидящих в окопах и переживавших за свои семьи. Значительную помощь в устной пропаганде оказывали перебежчики, по себе знавшие беды солдат и открыто говорившие об этом.

В ежедневных устных передачах они рассказывали об успехах Красной армии, что не могло не подтачивать боевой дух в рядах вермахта. Нередко после удачного эфира на советскую сторону с листовками в качестве пропусков переходили целые подразделения. Чем ближе наши войска приближались к Берлину, тем больше появлялось немецких солдат, желающих воткнуть штык в землю.

Вернувшись в штаб, генерал-майор Пронин полистал материалы о перебежчиках. Их было немного. Чаще всего они становились агитаторами, работавшими с громкоговорителями. Эти люди заползали на нейтральную полосу, закапывались как можно глубже в землю, маскировались дерном и ветками, а потом через конусовидную жестяную трубу зачитывали послание, адресованное точно таким же солдатам вермахта, какими прежде были и они сами.

Техническое оснащение этого процесса в ходе войны менялось. Сейчас все больше использовались звуковещательные установки на базе грузовика с выносным рупором, часто закрепленным на лыжах или колесах. Такие машины практически ежедневно передвигались вдоль линии фронта и подчас одолевали значительные расстояния. Зимой рупор чаще всего закреплялся на санках, которые под прикрытием ночи можно было перевезти на любой участок.

Полистав материалы допросов немецких перебежчиков, генерал-майор Пронин не без удивления отметил, что многие сведения, полученные от них, в информационно-психологическом воздействии на противника использованы пока что не были. А зря! В рассказах перебежчиков фигурировали конкретные фамилии командиров и солдат, которые стоило бы упомянуть.

В первую очередь следовало рассказать о деяниях коменданта крепости генерал-майора Гонелла, убежденного нациста. Другого на такой важный город не поставили бы! Этот матерый фриц только за последнюю неделю подписал приказы о расстреле трех офицеров и одиннадцати солдат за разговоры о высоких боевых качествах Красной армии.

Генерал-майор Пронин взял из папки чистый листок бумаги и принялся быстро писать:

«Немецкие солдаты и офицеры! Вас предали, вы находитесь в окружении частей Красной армии, передовые отряды которой уже подошли к Одеру и скоро станут штурмовать Берлин. Вас же оставили в Познани умирать за интересы нацистской верхушки. Только такие отпетые нацисты, как комендант города генерал-майор Гонелл, могут гнать своих солдат на верную смерть. Коменданта города как военного преступника ожидает трибунал и заслуженная кара…»

Генерал-майор Пронин закончил писать ультиматум и внимательно перечитал его. Со ссылками на конкретные фамилии немецких офицеров послание получилось эмоциональным, приобрело большую достоверность, что весьма важно в агитационной работе. Оставалось только перевести его на немецкий и отдать в политотдел армии.

Генерал-майор вызвал адъютанта, белобрысого ухоженного старшего лейтенанта лет двадцати пяти, и распорядился:

– Отнеси в политотдел армии. Там у них есть четверо офицеров, вполне прилично знающих немецкий. Пусть немедленно переведут. Хотя капитан тут один неплохо это делал. Он из разведки, кажется.

– Капитан Велесов.

– Точно, он самый и есть. Пусть переведет. Объяснишь ему, что дело срочное. Только поделикатнее с ним, он парень с характером. Давить не нужно, не тот случай. Этот Велесов и так жилы из себя рвет, чтобы штабу помочь. Было бы хорошо, чтобы он еще сам и прочитал текст перед немцами через громкоговоритель.

– Понял вас, товарищ генерал-майор.

Капитан Велесов внимательно посмотрел на старшего лейтенанта и с неохотой взял у него листок, на котором убористым разборчивым подчерком был написан ультиматум, адресованный немцам. Михаил прочитал текст. Слова резкие, грамотные, очень правильные. От них пахло порохом.

Лампа-коптилка, изготовленная ротным умельцем из стреляной гильзы сорокапятимиллиметровой пушки, под которой для безопасности лежал кусок аккуратно вырезанной жести, бросала красное пламя на лист. Оно делало его кровавым.