Он хлопает руками по коленям, усмехается, поднимается – и выходит за дверь. А я сижу с раскрытым от удивления ртом и не могу этому поверить. Меня оставляют в живых… Вот так просто???
Да не все ли равно, баран?! Тебе оставили жизнь! И плевать на мотивы всяких там генералов! Вали отсюда! Я подскакиваю с места, подбегаю к двери, рву ее на себя, все еще ожидая подвоха… но подвоха нет. За дверью – стандартный серый коридор; здесь же, слева – кучкой свалена моя броня и автомат. Подхватив их, я озираюсь по сторонам – вокруг чисто – и, на ходу накидывая на себя, бегу по чистым пустым коридорам до нужного мне блока. Туда, откуда по вентиляции можно уйти в НП.
И снова я бегу дальше. Последние сутки моя жизнь, кажется, превратилась в нескончаемый бег – и я смутно понимаю, что это лишь начало. Впереди много‑много дней этого бега – и мне придется привыкнуть. Но я крыса. Я знаю, что бег – мое естественное состояние. Чтобы жить, я должен бежать.
Я ныряю в вентиляцию. Я долго плутаю Тайными Тропами. Ходы кажутся одинаковыми, если б не цифро‑буквенные индексы на стенах, я сбился бы уже после третьего‑четвертого поворота – но указатели, словно маячки, ведут меня по цепочке. Я иду вперед словно в бреду – кажется, что это не я, Лис, а кто‑то другой бежит по темным переходам, временами ныряя в беспамятство. Сотня шагов – и новый поворот; еще сотня – и снова; но время и расстояние между поворотами куда‑то исчезают, словно кто‑то сжирает их без остатка. Иногда мне страшно – кажется, что я уже целую вечность бреду в темноте и безмолвии и никогда не дойду до цели; иногда – я чувствую приливы бешеной радости: я понимаю, что мои шансы на спасение были равны почти что нулю, но каким‑то чудом я выбрался, выдрался из цепких лап Гексагона и теперь шаг за шагом поднимаюсь вверх; иногда – мне горько от того, что я один, что нет со мной моих братьев‑бугров и Васьки. Особенно – Васьки; я вдруг понимаю, насколько сильно любил ее – и, кажется, это была не просто братская любовь… Но мне некогда углубляться в эти мысли – Тайные Тропы забирают все мои силы.
НП встречает меня могильной тишиной. Здесь все так же, как и сутки назад, когда мы вышли боевыми группами. Я добираюсь до комнаты отдыха, скидываю с себя броню – и понимаю, что я невыносимо устал. Наваливается сразу; мне паршиво до невозможности, тишина НП давит на меня могильной тяжестью, и кажется, что в целом мире я остался один. Я падаю на лежак – и вырубаюсь; и в тяжелом забытьи вижу проплывающие мимо лица. Здоровяк Смола кивает и ухмыляется – прорвемся, брат; Желтый подмигивает одним глазом – ты вылезешь, сможешь. Комбриг – протягивает флешку, которую я обязательно должен донести. Батя Ефим печально улыбается – еще много предстоит впереди, не вздумай сдаваться, не тому я учил тебя. А Васька просто смотрит на меня любящим взглядом – и молчит. И от этого взгляда мне поганей всего.
Кажется, со мной случился какой‑то припадок или что‑то вроде того. Или истощение… Не знаю. Очнувшись, я обнаруживаю, что проспал почти сутки. Больше того – я чувствую, что у меня по прежнему нет сил. Просто нет, и все тут. Я лежу на лежаке, тупо уставившись в потолок – и мечтаю сдохнуть. Я ничего не хочу. Я никуда не хочу. И, через силу запихнув в себя полбанки каши, я отрубаюсь снова.
Новый день – и мне лучше. Но я решаю остаться еще на сутки – дорога впереди будет нелегкой и лучше мне основательно отдохнуть. В этот день я наконец добираюсь до рюкзака. Не для проверки – я уверен, что Комбриг все подготовил в лучшем виде – а просто посмотреть. Рюкзак полон барахла – и раньше моя крысиная душа порадовалась бы, увидев этакое богатство… Но сейчас мне все равно. Все это – просто вещи, необходимые для достижения цели. Да, цель теперь есть и у меня. Не цель – Цель. Как и у Комбрига. Дойти до человека и отнести флешку. Я – боец Дома; и я должен быть достоин его. И его, и Комбрига, и бати Ефима – всех их. Все случившееся навсегда оставило во мне след – и я знаю, что не буду уже прежним.
Не знаю, как и почему – но мне приходит в голову в последний раз взглянуть на Гексагон. Все же он столько лет был моим домом… Я включаю видеонаблюдение, мотаю записи вперед и назад, отслеживая два последних дня. Последние дни жизни и смерти. Я просматриваю их – и чувствую, как черная бездонная дыра в центре меня становится все шире и шире.
Пепел наконец‑то осел. Он уже не летит разномастными хлопьями, серыми, белыми и даже черно‑крапчатыми. Где‑то, смешавшись с водой, он растекся непроглядно‑мутными ручьями, где‑то – просто лежит толстым серым слоем. Кровь, давно свернувшаяся, не хочет умирать. Затекшая в сливы, выбоины и трещины, собравшись в лужи, кровь прячется под вязкой бурой коркой – а порой, если рядом оказывается прорванная теплотрасса, вода переливается оттенками красного, от слабо‑розового до глубокого венозного кармина.
Крысы, прятавшиеся всю бойню, пируют. Крысам раздолье, крысы жрут крыс, четырехногие наслаждаются плотью двуногих. Рвут, жрут, глотают, набивают желудки. Насыщаются. Теперь время крыс – и они долго будут очищать Гексагон от десятков тонн гниющего мяса.
Потухшие пожары в секторах, где не справились системы тушения, продолжают чадить – и я буквально чувствую эту разномастную вонь. Едкий запах пластика мешается с густым наплывом от обугленных тел, сухая вонь прогоревшего брезента и ткани сплетается с остатками молотовых. Тягучие черно‑прозрачные плети гари оседают на бетоне, стали, людях и машинах.
Я продолжаю бегать по экранам, надеясь отыскать тех, кого я знаю – и мне это удается. И лучше бы я не делал этого…
Безголовое тело Дока давно остывает в пустой Медчасти. Голова, откинутая в сторону, торчит срезом вверх, и на ней, пользуясь случаем, уже устраивают колонию жуки‑трупоеды. Кто сделал это с ним – я не знаю, запись почему‑то не сохранилась. Я останавливаю запись и на короткое время прикрываю глаза. Покойся с миром, Док.
Ритулек, его верная женщина, даже теперь не оставила его одного, упокоившись неподалеку. Я проматываю назад и вижу, как до нее добрались трое домовиков во главе с Клещом – и насиловали сутки, вштыриваясь по ходу дела наркотой. Потом ее бросили тут же, привязав к кровати – и ушли. Через час откуда‑то притопал четырехсотый и положил конец ее мучениям. Покойся с миром.
Спустя час домовиков завалил Огрызок, отморозок из Седьмого, отыскавший где‑то целую перевязь с бутылками молотова. Конец предсказуем: жирные пятна гари, три готовых шашлыка и веселящийся виновник торжества. Радовался он недолго – разлетевшаяся бутылка не сожгла его, а всего лишь полоснула осколками по глазам, и Огрызок, ошалевший от слепоты, наткнулся на перевернутую каталку. Упал, сломал левое бедро и остался в лазарете. К вечеру он уже лежал ничком – и я, повнимательней посмотрев по сторонам, понял, что он просто угорел, отравившись тлеющим пластиком. Покойся… просто покойся, крысюк.
Смола смотрит в потолок у входа в Нору, смотрит оставшимся мутным глазом. Второго, вместе с половиной лица, у него нет. КШР‑400, зачищающий нижние уровни, выпустил сдвоенную очередь, разнеся его в хлам. Смола, наверное, искал Чернь. Романтичный конец – мой брат пытался найти свою странную любовь. Только толку не случилось. Покойся с миром, брат.
Желтый, пробивавшийся с тремя номерами к Норе, заметил два тела в черных робах, лежащие у входа в Изолятор. Остановился, решив проверить состояние организмов, – и не заметил паука, сидящего под потолком. Гранатомет, осколочная – и грудная клетка, разобранная на запчасти. Переключая камеры, я пытаюсь проследить, откуда он пришел и как получилось, что братья‑бугры разошлись – но не могу. Записи фрагментированы и довольно отрывисты. Да и нужно ли это? Хватит и того, что я воочию увидел их конец. Покойся с миром, брат.
Под огромной платформой ППКУ сутки умирает раздавленный Пан. Его кинули туда вместе с пачкой номеров. Какое‑то время он прятался в связной потерне, но к утру второго дня, когда бойня утихла, вылез и закоулками попытался уйти в Джунгли. Его взяли на выходе из Северного модуля – кто же знал, что снаружи каждый модуль прикрыт мощным КПП, где выставлены заслоны?.. Пана взяли там – и, вернув в Парк, бросили под траки. Теперь он умер – и уже даже не целый: нижнюю часть, помясистее, обгладывает старый ящер‑калека, верхняя ждет своей участи. Покойся с миром, брат.
