– Потому что он олень, – цокнул Сириус, а затем слегка потрясенно приподнял бровь.
Римус положил друг на друга два треугольника пиццы из разных коробок начинкой внутрь. Получился огромный бутерброд, который заставил Римуса задуматься, была ли это прихоть его избалованного богачами желудка или изнуренного голодом человека. В любом случае Сириус посчитал это великолепной идеей, открыв еще несколько запечатанных коробок. Сегодня они попробуют все.
– Это все заслуга Эванс, – продолжил он, смастерив для себя целую пирамиду, которая теперь едва помещались ему в рот. – Иначе назвать его было трудно, когда у этого плотнорогого совсем снесло крышу, – на этом моменте он самодовольно фыркнул, – подумать только, из–за девушки. Он буквально пытался стать ковриком для ее ног.
– Лили бы не стала, – Римус скривил рот, но затем осекся, припомнив, что раньше Лили терпеть не могла Джеймса.
– Она и не стала, – подтвердил его слова Сириус, сворачивая треугольник пиццы в трубочку. Ему казалось это забавным, но Римуса немного раздражало такое отношение к еде. Тем не менее, он воздержался от комментариев, позволяя ему продолжать. – Кому нужен такой приставучий коврик? Думаешь, почему она в итоге купилась на его провокации?
– Джеймсу трудно отказать.
– Да, но не в случае с Эванс. И его это дико бесило.
Сириус обернулся к зеркалу и недовольно хмыкнул, глядя на свое отражение. В следующее мгновение он уже мыл руки, чтобы не испачкать шапку Римуса, когда потянулся за ней, высвобождая копну непослушных волос.
– Он привык получать все, что хотел, – продолжил парень, смочив ладони под краном и пригладив непослушные волосы. – И тогда я сказал ему: брат, ты должен показать ей, что твои рога больше ее. Но Джеймс тот еще олень, как мы уже знаем, поэтому он понял все буквально. Помню, мне пришлось остаться на ночь, чтобы менять наволочки на подушках, которые он испортил своими слезами. Он сказал, что никогда не слышал, чтобы над ним так унизительно смеялись, как делала это Эванс. Я подумал, что он тот еще извращенец, потому что я бы после такого стер человека из памяти и из жизни, а он заявлял, что ее смех похож на шелест ручья.
– Ебучий случай, – протянул Римус, скривившись. Похоже, Джеймс был безнадежным романтиком.
– Ага, – Сириус оценивающе взглянул на себя в отражении и на этот раз удовлетворительно хмыкнул, – самый прикол в том, что после того случая Лили сама ему написала. Я думал, что Сохатый взорвется от счастья.
– Хочешь сказать, они сошлись благодаря тебе?
– Естественно! – заявил он, подсев к Римусу. Казалось, что настроение Сириуса прямопропорционально внешнему виду его волос, потому что, как только они стали выглядеть более-менее сносно (на самом деле Римусу казалось, что они всегда выглядели потрясающе), то и их обладатель значительно повеселел.
Влага начала собираться на кончиках его волос. От воды они заблестели и немного закрутились, что придало ему такой вид, словно он только что вышел и душа. Римус сглотнул тугой комок, надеясь, что это пицца с трудом проходит в его горло, и уткнулся взглядом в коробку. Послышался едва различимый смех, но Римус постарался его проигнорировать. Смущение? Серьезно, Люпин? Это прозвучало в голове Римуса голосом Лили, что позволило ему немного одернуть себя.
– А что насчет тебя? Почему тебя называют Бродяга?
– О, ты действительно уверен, что хочешь услышать эту историю? – в его голосе прозвучали нотки драмы.
Римус приготовился к самому худшему, к самой умопомрачительной истории, которую он когда–либо слышал. К его удивлению, Сириуса не нужно было уговаривать слишком долго, потому что, не дожидаясь ответа, он выпалил на одном дыхании:
– Я нажрался в дерьмо и уснул во дворе Джеймса, а когда он разбудил меня, увидел, что дворовые псы устроили на мне лежбище, приняв за своего.
Чуть не поперхнувшись сухим тестом, Римус закашлялся и поднялся, чтобы налить себе стакан воды. Ему было смешно и одновременно стыдно, что воздух вырывается из его легких с не самым приятным звуком, но Сириус сам разразился звонким смехом, подбежав к нему и похлопав его по спине. Пока Римус делал осторожные вздохи и выдохи, Сириус подхватил несколько коробок, сунув себе в рот оставшийся кусочек, и жестом позвал его за собой.
– Пошли, послушаем теперь твою легендарную повесть о том, как ты стал Лунатиком.
У Римуса не было грандиозной истории, даже смешной и забавной назвать ее было нельзя. Это было первое, что пришло ему в голову, когда сайт запросил никнейм. На стол проливался свет полной луны, а его воображение решило устроить себе перерыв, оставив его один на один с банальным символизмом. Символично было и то, что когда он рассказал об этом Сириусу, тот подошёл к окну, распахнув шторы, и обратил его внимание на полную луну в туманном небе.
– Ты Лунатик по призванию, – заявил он, облокотившись на подоконник и глубоко вдохнув уличную прохладу. – Мне нравится.
Он обернулся и несколько секунд задумчиво вглядывался в его лицо, пока какая–то мысль не заставила его прыгнуть на кровать, чуть не сбив с нее Римуса.
– Знаешь, что мне еще нравится? – спросил он, усевшись напротив него. Зрачки в его глазах метались от глаз Римуса к его губам. Он покачал головой. – Твой шрам. Ты знал, что шрамы украшают мужчину?
Сириус, едва касаясь пальцами, провел ладонью по его подбородку. Шрам немного заходил на нижнюю губу, Римус чувствовал его, когда закусывал ее или облизывал.
– По нему я даже с закрытыми глазами могу определить, что это ты, – понизив голос, прошептал он и наклонился, чтобы поцеловать его в уголок губ.
Римус почувствовал, как внутри него раскаляется огненный шар где–то на уровне солнечного сплетения. Неужели его сердце так отзывалось на прикосновения Сириуса? Его ладонь очертила линию подбородка, от чего веки Римуса налились свинцом, опускаясь вниз. Взгляд зацепился за надпись, что виднелась под одной из ключиц Сириуса. Он никак не мог разобрать, что на ней было написано. Теперь его растянутая футболка позволяла рассмотреть ее целиком. Римус позволил себе отодвинуть ворот, касаясь кожи Сириуса и разглядывая не только татуировку, но и созвездия родинок, тянущихся к плечу.
– Что она означает? – спросил он. Сириус опустил взгляд, заострив его на ладони Римуса.
– Croire à son etoile.{?}[(фр.) — верить в свою звезду] Это значит следовать зову сердца. Доверять своему внутреннему голосу.
– Звучит красиво, – он немного подумал и добавил, – на твоём французском.
– Владение языком – одно из моих лучших качеств, – промурлыкал Сириус, переводя на него взгляд.
Римус рассмеялся, не сумев удержать его взгляд, и принялся блуждать глазами по его лицу, очертаниям его губ, едва заметной щетины, бугорка и ямочки на его шее. Сириус сглотнул и адамово яблоко поднялось вверх, а затем опустилось, заставляя мышцы на его шее замереть в напряжении. Тяжелый вздох Римуса заставил его губы расплыться в улыбке. Их пальцы соприкоснулись, встретившись между складок мягкого пледа, и кисти рук машинально потянулись друг к другу. Это был не первый раз, когда в голове Римуса стоял белый шум. Последнее время с ним случалось такое все чаще, но в тот момент шум заглушал даже его собственный внутренний голос.
Все произошло так внезапно, что у Римуса потемнело в глазах. Он очнулся, когда руки Сириуса обхватили его лицо, притягивая к себе в глубоком поцелуе. Впервые он позволил ему вести этот танец. Ему нравилось быть ведомым, нравилось потакать прихотям его теплых пальцев, его мягкому языку, который проворно проталкивался сквозь плотную связку губ. Это было больше всего того, что происходило между ними до этого. Это было невероятным сном, в который им обоим было трудно поверить.
Сириус нагнулся над ним, опуская ладони на шею, поглаживая его большими пальцем и одновременно притягивая к себе, все ближе и ближе. На каждое его прикосновение тело Римуса отзывалось блаженным трепетом, заставляя поверхность кожи покрываться мурашками. Он так давно не испытывал этого, что почти забыл, насколько приятно просто отдаться блаженству объятий. Им нравилось изучать друг друга, это было до боли приятно, томительно и нежно.
