Испытав острый приступ отвращения к запаху смолы, Том мигом пришёл в себя.

Спустившись через некоторое время в холл за чем-нибудь очень горячим, он с удовлетворением осознал: среда. Сегодня Фоули работала всю ночь, а значит два грядущих дня будет где-то пропадать. По её словам, в кафе на Пуддинг-лейн у Дэйзи — неважно, хоть в аду. Главное, что за это время ни одна живая душа в отеле не обратится к Тому по имени и ни слова ему не скажет. Так что по средам и четвергам он почти понимал, каково это — наслаждаться жизнью.

За стойкой регистрации в такие дни стояла брюнетка с лошадиным лицом, которую звали, кажется, Дорис или Бекки. Из минусов: она была медлительна и нерасторопна, из плюсов: не знакома с Томом.

Сидя за круглым столиком, он церемонно разгладил белую скатерть и полной грудью втянул кофейный аромат.

— Ах ты негодник!

«Проклятье», — Том обернулся.

Пожилая женщина в шляпе остановилась у камина, где бушевало голубоватое, словно газовое, пламя. Среди полупрозрачных языков огня кто-то безостановочно вертелся волчком. Очевидно, небезызвестный призрак Биффа Стоероса был местным Пивзом. Старуха развернулась и вытаращилась на консьержку:

— Ну что ты стоишь, Дорис! Позови хотя бы Гвендолин, её-то он слушает, — кряхтела та. — Мне срочно надо попасть на Съезд почётных колдуний Хартфордшира, а трансгрессировать я уже двадцать лет как разучилась!

— Да, мэм, — прогнусавила Дорис и меланхолично пошаркала наверх.

Том, в свою очередь, принялся пить кофе как можно быстрее. В памяти издевательски промелькнули огромные, почти совиные, глаза и отдающийся эхом вопль: «Настоящий монстр!»

— Бифф, дурья ты башка, а ну вылезай немедленно! — старуха сотрясала воздух кулаками, не замечая, как шляпа съехала вбок.

Призрак, надо отдать ему должное, пронзительно завизжал: угрозы его только раздраконили. Голубоватое пламя вырвалось из каминной арки и поползло по дымоходу вверх.

— Сгинь, нечисть проклятая! — не унималась женщина, отступая назад и извлекая из кармана волшебную палочку.

— Конфундо! Остолбеней!

Бесполезно. Очевидно, что бесполезно. Цветные лучи буравили каменную кладку, оставляя пробоины. Том с ленивым интересом наблюдал за побоищем. Пожалуй, некоторые заклятия из его тёмного арсенала могли бы урезонить призрака.

Когда уже во всю «горел» потолок, и лапы призрачного огня потянулись к выходу, в зале с хлопком появилась Гвен. Пшеничные волосы растрёпаны, под распахнутой мантией — лёгкая белая сорочка. Том отстранённо скользнул взглядом вниз по тонкой обнажённой ноге и наткнулся на нелепые домашние туфли.

— Бифф, — тихо, но строго воззвала к порядку Гвен.

От звука её голоса пламя мигом свернулось, точно громадный спрут поджал щупальца. Всё стихло.

Из камина с виноватым видом выступил здоровенный пузатый парень лет четырнадцати на лицо. Голова опущена, одежда — скреплённые шнуровкой куски ткани. Он потушил ногой последний шальной огонёк на полу и поднял полный раскаяния взгляд.

— Ты меня расстроил, Бифф. Я ведь разрешаю тебе играть по ночам, когда гости спят.

Тот отчаянно закивал.

— Мы договаривались или нет? — наседала Гвен.

— Да-да, договаривались, — бубнил виновник себе в пузо.

— Я обещала Министру магии, что ты будешь слушаться, а иначе…

Том усмехнулся этой детской уловке, а вот мальчишка весь сжался и замотал головой:

— Не надо, не надо!

— Они не прогонят тебя, Бифф, если прекратишь доставлять гостям неудобства.

— Я больше не буду, — пообещал тот, видимо, не в первый раз.

— Не подводи меня, пожалуйста, — устало заключила Гвен, и призрак спрятался от стыда в темноте камина.

— Хвала Мерлину! — выдохнула старуха, пряча палочку и хватаясь за сердце.

— Не беспокойтесь, миссис Уэллс, вам нельзя волноваться. До вашего Съезда почётных колдуний ещё десять минут, вы всё успеваете, — уверила её Гвен, глянув на большие часы с римскими цифрами. — Камин свободен.

Тем временем Дорис доковыляла до рабочего места. Гвендолин бросила на неё страдальческий взгляд, но ничего не сказала. В этот момент их с Томом глаза встретились. Она вздрогнула то ли от неожиданности, то ли от хлопка аппарации в камине, и тут же отвернулась, приглаживая причёску.

Это было так на неё не похоже: Гвен поспешила к лестнице, не проронив ни слова. Том поднялся с места со странным ощущением незавершённости, вызванным, конечно, недопитым кофе, и трансгрессировал.

Надо признать, молитвы его были услышаны, и Гвен прекратила рассказывать многочисленные истории, только сдержанно здоровалась.

Тридцатого ноября, когда настало время продлевать срок проживания, она оставила Тому бланк и спряталась за стойкой. Приняв деньги, она кивнула и поспешно отвернулась, делая вид, что занята делами, как минимум, государственной важности.

Том тем временем холодел вместе с погодой. Строить из себя паиньку стало сложнее, чем когда-либо. Он не спал ночами, а по утрам появлялся на работе чернее тучи. Горбин то и дело бросал недовольные взгляды и что-то бубнил себе под нос.

Чтобы сойтись с зажиточными клиентами во мнениях, Тому теперь приходилось пускать в ход всю свою сосредоточенность, словно он выполнял ритуал из какой-нибудь воющей книги. В конце концов, он справлялся, он всегда справлялся.

Внутри между тем повисло тяжелое, гнетущее чувство. Неопознанное и ведущее войну. Том даже оставил в покое говорящее зеркало. Оно тоже почему-то перестало обращать на сожителя внимание, только однажды задумчиво протянуло: «Когда уже здесь появится кто-нибудь другой? Мне надоел твой унылый вид».

Вернувшись во вторник вечером в отель, Том замер в коридоре четвёртого этажа: откуда-то сверху доносился непривычно громкий голос Фоули, которая явно с кем-то спорила, не иначе. Том машинально двинулся на звук.

«Проверь вон ту лестницу. Тебе понравится». Он бесшумно поднялся по узким ступеням; незнакомая железная дверь приоткрыта, из щели веяло холодом. Он заглянул вовнутрь.

Снежинки сахаром укладывались на плоскую крышу здания, тонкая фигура ярким пятном светилась на фоне вечернего сапфирового неба. Гвен ходила взад-вперед с лиловой книжкой, в которую даже не смотрела, и самозабвенно декламировала:

«В котле золотом коварное варево

Брызжет, бурлит, кипит.

Выпей отвар и белое марево

Тебя целиком поглотит».

Что ж, по всей видимости, она до сих пор не бросила свои стишки, и профессор Бири в своё время в ней не ошибся. Вернувшись в номер, Том запер дверь и задумался. Увиденное воскресило в памяти череду не самых приятных воспоминаний.

Герберт Бири был вторым после Дамблдора преподавателем, у которого староста Слизерина не состоял в числе любимчиков. Поначалу профессор был более чем расположен к Тому, пророчил ему блестящую карьеру в Волшебной академии драматических искусств:

«С вашей-то внешностью, мистер Реддл!».

Том лишь вежливо отказывал. Такого рода комплименты его отнюдь не прельщали, напротив — с каждым разом внутри росло отвращение.

В начале пятого курса Бири в очередной раз попросил его остаться после урока и завёл пламенную речь:

— На днях я закончил работу над сценарием «Мохнатого сердца чародея» и хотел бы предложить вам главную роль.

Том вскинул брови.

— О, не говорите, что не слышали этой знаменитой сказки барда Бидля! — воскликнул Бири.

Том молчал, потому что не слышал в принципе ни единой сказки.

— Видите ли, красивый молодой волшебник считал, что любовь — это слабость. Он обратился к Тёмным искусствам, чтобы защитить сердце от постыдной влюблённости. Он извлёк сердце из груди и спрятал в подземелье, где оно обросло шерстью. Гордый и убеждённый в своей правоте, он упивался собственным безразличием. Но однажды встретил красивую, любящую ведьму…

Том потерял самообладание, на лице выступило неприкрытое презрение. Челюсть профессора взлетела вверх, он замолчал прямо посреди фразы, глубоко оскорбившись таким отношением к делу.