Может быть, это уже профессиональная деформация – так думать и рассуждать, но это так. Дело всей жизни – внести свою малую лепту в сохранение традиции советского, российского воспитания. Сохранить идею нашей великой школы, саму школу и ее лучшие образовательные традиции.

Я обычный, самый посредственный человек в своем роде, но я причастен к этому делу, великому делу – созданию через спорт человеческой культуры, человеческой личности. А значит, я тоже частичка великого. И это меня вдохновляет. Наше дело – вслед за учителями и пророками до капли отдавать все свое существо идее человеческого блага и счастья. Не меньше, поверьте! В нашей культуре и в нашем менталитете только так, только по максимуму, только в масштабах вселенной, иначе нельзя, иначе вырождение. Дружба людей и народов; развитие силы человеческого духа, сердечной теплоты и доброго общения между людьми. Колледж, в котором трудился мастер, был кузницей таких учителей. Он создавал бренд «сделано в СССР».

Когда мастер ставил мне оценку, то произнес: «Зайди-ка ко мне после экзамена, по поводу поступления, я тебе дам кое-какие контакты». Я у него был любимчиком. И этим очень гордился.

– Хорошо, спасибо, – ответил я, зная уже твердо, что ни в какой Лесгафта я поступать не буду. Решение было принято. Но зайти был должен. Чтобы попрощаться со своим наставником и поблагодарить его за все, что он для меня сделал.

Когда вышел последний студент, выждав паузу, я зашел в аудиторию, из которой мой учитель никак не выходил. Он даже не посмотрел на меня. Его взгляд был направлен в окно. Я никогда его таким не видел. Это сейчас я знаю, что это был его последний экзамен в колледже, который он принимал у своих студентов. Он у меня своим видом вызвал тревогу, предчувствие.

– Александр Владимирович я не пойду в Лесгафта, – сообщил я ему, войдя в аудиторию, нарушив его молчаливую позу. – В общем, я решил уехать домой, в псковскую свою школу. А для этого мне не нужен теперь Лесгафта, хватит и техникума. Я не иду в Лесгафта. Меня там ждут. Есть место.

Зимой я проходил практику в своей родной сельской школе. За месяц работы успел всех школьников от мала до велика заразить волейболом. Пообещал деревенским ребятам и девчонкам, что получу летом диплом, и с осени откроем на базе школы волейбольную секцию. Меня ждали. И я с нетерпением рвался к ним. Эта маленькая родная школа, со спортзалом в размер волейбольной площадки, в котором я делал первые шаги и в котором я в первый раз взял волейбольный мяч. Маленькая школа с маленькими людьми теперь становилось моей маленькой жизнью и моей маленькой судьбой. Все большие надежды о великой судьбе моей были недавно разрушены и потеряны. Я смирился со своим маленьким предназначением. Но это чувство смирения перед своим положением почему-то начинало греть мое сердце, еще безотчетно и бессознательно. В этом смирении перед своей судьбой я снова стал обретать что-то большое, что-то уж совсем безграничное. Но пока я этого не понимал, а понимал только, уже уверенно, что хочу делать и поступать именно так. Теперь надо было сообщить Балашову и выслушать его мнение, для меня необходимое, но уже ничего не способное изменить. Я решил твердо. Я уезжаю в деревню, оставляя все свои перспективы большого города и большой мечты. Домой.

– Ну, если ты так решил твердо, то тебе действительно академия уже, может быть, и не нужна. Только если ты это решил твердо. Если ты чувствуешь, что прав, надо решаться и действовать, – сказал мастер, выслушав спокойно мою прощальную тираду, и даже не посмотрел в мою сторону. Ощущение было такое, что он говорил сам с собой. Как выяснилось позже, так и было. Он, как и я тогда, решился на что-то важное, что изменит и его судьбу навсегда.

Я думал, что этим сообщением его обижу, ведь он все четыре года твердил, что мне нужно обязательно учиться дальше, что у него есть в академии друг-преподаватель, с которым они вместе играли, ездили на сборы, и чего только там у них не было, все это он нам по кругу рассказывал каждый год и не по одному разу; и что он поможет мне с поступлением, и т. д. и т. п. А тут я заявляю, что в Лесгафта не иду. И говоря это, я чувствовал вину. Ведь он говорил, что надо вооружаться знаниями и сражаться за идею с новомодными течениями, которые заносили нам откуда-то со стороны Запада «современные» преподаватели, отказавшиеся от статуса «учить» и принявшие статус «предоставлять услугу». Столько раз я про все это слышал. А тут нате – «не хочу больше учиться, а хочу жениться…»

А он и не обиделся, а, наоборот, даже обрадовался и просветлел, услышав мое сообщение.

– Неважно, где ты будешь жить, – говорил он мне спокойным твердым тоном, – в Питере или в псковской глубинке. Будешь ли ты воспитывать интеллигентов или детдомовцев; больших спортсменов или деревенских пацанов – это неважно. Важно, чтобы ты любил что-то в этой жизни больше, чем себя самого. Нашел бы в жизни ценность и поставил ее выше мечты о мягком и теплом месте и понимал, что ты делаешь нечто большее, чем предоставляешь услугу.

Все, что он мне тогда сказал, я понимал внутренним ухом, но смысл еще не осознавал. Понял и осознал потом, когда уже сам стал учить детей и когда пришлось встать самому на защиту этого статуса – учить и воспитывать, а не оказывать услугу в нашем теперь реформированном или рафинированном, как угодно, на манер новомодных педагогических парадигм образовании.

– Главное, – продолжал мастер, – найти правильную ценность, понимаешь, поверить в нее, осознать, что ты имеешь право утверждать эту ценность в жизни. И, поверив в ее достоинство, добиваться своей цели до конца. Все! Надо отделять главное от второстепенного. Надо понять. И я хотел, чтобы и вы это поняли. Чтобы осознали: любовь, дружба, верность и преданность – это не приправа, которая подсыпается нами по настроению и вкусу. Понимаешь? И это не услуга. Я говорю про любовь, не только к женщине или детей к маме папе. Вообще ко всему! К волейболу тоже, к мячику, с которым ты играл ребенком. Даже к запаху спортивного зала. Все это любовь! Волейбол, думаешь, – это игра? Нет! Это твои руки, твое сердце, твоя сила, с помощью которой ты утверждаешь себя как человека в этом мире. Ценность заботы о другом человеке, заботы о культуре и своей стране – это самое великое, что у нас есть. Конечно, можно и дружбу, и преданность своему делу, и свои принципы пристроить к ценности теплого благополучия, к ценности «моя хата с краю». Можно! Но это делают те, кому это все недоступно в принципе. Кому это недоступно по существу своему, кто никогда не ощущал чувства собственного достоинства, а если и ощущал, то, в конце концов, трусливо все это предал, как Иуда Христа. И вроде все есть у некоторых, как у нашей новой директрисы, вон какая машина у нее, видел? Которая с порога вчера заявила, что мы теперь будем жить и развиваться в новой образовательной парадигме, современной. Мы теперь не учителя и преподаватели – мы теперь не учим, а предоставляем образовательную услугу. Слышал? Услугу. Вряд ли такое можно заявить, будучи счастливым человеком. Нет, так сказать можно только от внутренней пустоты. Это мне вчера наш новый директор сообщила. С лицом, знаешь, таким капризным и всем недовольным – самодовольным зато. – Сказав эти слова, он поморщился. – Вы, говорит, предоставляете образовательную услугу… – Балашов усмехнулся, произнеся эти слова. – А я ей сказал, что нет, дорогая моя, никаких услуг никому я не предоставлял и предоставлять не буду! – Нет, – продолжал Балашов, вдохнув глубоко и уже спокойно, как бы ставя точку в своем символе веры, обозначенном только что в моем присутствии, – любовь – это не антураж, верность, преданность и дружба – это не специи к жизни. Это не услуга! Это основание жизни! Фундамент! Камни, из которых все состоит у человека от первой до последней клетки. Вся жизнь стоит на этом. На этих смыслах. Абсолютно все! Вот, определись с этим. А когда определишься, тогда езжай куда хочешь. Везде ты будешь человеком – нужным и себе, и другим.