– Милая, пойдем спать. Не переживай, ты же помнишь, я обещал, что все теперь в нашей жизни будет, только если ты сама этого захочешь, я готов ждать сколько угодно. Мы не сделаем ничего такого, о чем бы ты могла пожалеть утром.

Еве показалось, что сейчас она выглядит, как глупая маленькая девочка, и, тут же поборов в себе волнение, она засмеялась, вскинула на Германа огромные глаза и игриво произнесла:

– Герман, я боюсь только за тебя, вдруг в дальнейшем у нас с тобой ничего не получится, ты тогда же умрешь, сгорая от любви, – на ее щеках от улыбки образовались крошечные ямочки, делая ее еще очаровательней. Она распушила неумело заплетенную Германом косу и хотела сказать что-то забавное, но юноша повернул ее к себе лицом и совершенно серьезно произнес:

– Ты меня плохо знаешь, я никогда не сдаюсь, я сделаю все, чтобы ты была счастливой и не захотела уйти от меня.

– А вдруг у тебя ничего не выйдет.

– Еще как выйдет, вот, например, сейчас я точно знаю, как доставить тебе удовольствие.

Герман, словно пушинку, поднял ее на руки и понес в кровать. Там осторожно, как самое дорогое сокровище, уложил на подушки и начал развязывать пояс скользящего под руками халата. Он не спускал глаз с ее совсем еще юного лица и, чувствуя тепло прекрасного тела, вдруг осознал, что Ева опоздала со своим, казалось бы, шуточным предостережением – любовь к ней уже поглотила его всего, без остатка. Он наклонился к ее лицу, нежно прикоснулся к чувственным губам, потом начал покрывать поцелуями ее шею, спускаясь все ниже и ниже. Когда Ева почувствовала, как Герман нежно, кончиками пальцев начал опускать бретельку ее ночной рубашки и эта шёлковая тонкая тесьма скользила по ее руке, обнажая грудь, она еле заметно вздрогнула, тихо вспыхнула и начала разгораться, как звездочка на ночном небосклоне. Герман тут же ощутил ее волнение, и жгучее желание с еще большей силой начало распалять его могучее тело. И если Ева думала, что самое главное – это вовремя остановиться, то Герман поймал себя на мысли, что так, пожалуй, даже интереснее. Это сладостное томление невозможности получить все и сразу делало его любовь более ощутимой, а эта нежная и безумно соблазнительная девушка с каждой секундой становилась все желаннее и желаннее. Он потянулся к настольной лампе, потушил свет и через несколько мгновений начал умело увлекать Еву за собой в сладостный мир наслаждений.

Утром Еву разбудил теплый поцелуй, она, еще не до конца отпустив негу приятного сна, приоткрыла глаза и увидела Германа уже одетого и аккуратно причёсанного. Он сидел на краю кровати и, любуясь ею, гладил своей широкой ладонью ее ухоженную руку.

– Извини, я не хотел тебя будить, просто мы с Ланой идем на Эйфелеву башню, а уйти, не поцеловав тебя, я не мог. Ты еще поспи, а мы на обратном пути раздобудем что-нибудь на завтрак. Что тебе принести?

– Пирожных, всяких разных, и круассаны, – с блуждающей улыбкой наслаждения произнесла Ева и потянулась, поднимая руки к своей длинной шее. Герман не удержался, еще несколько раз поцеловал ее, вначале бархатистую кожу шеи, потом улыбающиеся губы, а потом исчез из ее сознания, снова погруженного в приятный сон.

Завтрак был шумным и веселым. Стол ломился от сладостей, на большом белом блюде лежали присыпанные дроблеными орешками бланманже, похожие на сладкое молочное желе, шоколадный мусс, украшенный спелыми ягодами малины, обжаренные орехи в застывшем сахарном сиропе формировали ровные плиточки грильяжа, выложенные горкой. На небольшой тарелке с другой стороны стола красовались ромбики миндальных калиссонов, политых белой глазурью. В центре в вазе на высокой ножке стоял нетронутым десерт парфе, название которого с французского переводится как «безукоризненный». Ева чайной ложкой манерно отправляла себе в рот кусочки сочного клафути, напоминающего вишневую запеканку, в которой вишен было гораздо больше, чем всего остального. Наконец за стол села Лана, она держала в одной руке тонкий высокий стакан, а в другой откупоренную стеклянную бутылку кока-колы, которую в Париже принято пить с ломтиком лимона, и, разглядывая заваленный сладостями стол, произнесла:

– Ну что, подведём итоги вчерашних поисков. Есть у нас атрибуты для завтрашнего похода в Люксембургский сад или мы просто так туда отправимся?

– Знаете, пока вы бегали на свою башню, мне в голову пришла интересная мысль. Думаю, мы ошиблись с Людовиком. Нам снова нужно ехать к собору Парижской Богоматери. Помните, на его фасаде есть галерея королей, их там двадцать восемь, и, по-моему, четырнадцатый отличается от всех остальных.

– Странно, я бы никогда не подумал, что эти выстроенные в ряд над входом мужчины на самом деле короли. Зачем на храме изображать не библейских героев? – протягивая Еве чашечку с ароматным кофе, спросил Герман. Он не считал себя знатоком готической архитектуры, поэтому без стеснения задавал все интересующие его вопросы. Он не боялся выглядеть глупым или смешным в обществе Евы, будучи уверенным, что она его не осудит.

– Знаешь, Герман, ты прав. Изначально на этом месте были действительно установлены ветхозаветные цари Израиля и Иудеи, эти скульптуры, по замыслу создателей собора, должны были представлять предков Девы Марии. Но во времена Французской революции их сбросили на землю и обезглавили, так как фигуры в коронах XIII века ошибочно были приняты за французских королей, а символы монархии в то время безжалостно уничтожались. И теперь эти восстановленные скульптуры называют галереей королей.

– Ева, какая же ты молодец, погнали к поддельным королям! – весело произнесла Лана, заталкивая в рот круассан с миндальной начинкой.

В шесть часов вечера, стоя у зеркала в платье из струящегося шелка, Ева была вне себя от злости. Она не могла дождаться, когда Герман застегнет застежку на колье, изысканно дополняющем ее вечерний наряд, и пойдет в спальню одеваться сам, а она, наконец, сможет переговорить с Ланой и выразить свое негодование. И как только Герман объявил, что такси приедет через двадцать минут, и прикрыл за собой белую филёнчатую дверь, Ева, еле сдерживая гнев, повернулась к Лане и выпалила:

– Дурацкая идея! Почему ты меня не предупредила, что Герман купил билеты в «Мулен Руж»?

– Я и не думала, что ты будешь против, это же так прикольно, – ответила Лана, брызгая лаком на слегка подкрученные волосы. – Мы возвращались после подъёма на Эйфелеву башню, он предложил сделать тебе сюрприз, и я его поддержала, а что не так?

– Ну, мне бы не очень хотелось, чтобы Герман битых два часа пялился сразу на такую кучу обнаженных грудей.

– Ой, Ева, не смеши, с такой внешностью и харизмой, как у Германа, думаю, он видел гораздо больше голых девушек, чем нам покажут сегодня, – отозвалась Лана, похлопав подругу по плечу, а потом прищурилась и, расплывшись в таинственной улыбке, спросила: – А что это ты не рассказываешь, подруга, как у вас прошла первая ночь? Я весь день не могу дождаться, когда мы останемся наедине, чтобы услышать подробности.

– А нечего рассказывать.

– В смысле?

– Ничего не было, ну, то есть, самого главного не было.

– Ева, почему, неужели он тебе не нравится?

– Отчего же, нравится, даже очень. Просто, ты же знаешь, у меня тайный роман с Алексом, и пока я ни с кем не сплю, то и не чувствую себя падшей женщиной, будто я все еще выбираю, кто мне из них больше подходит.

– И как Герман это воспринял? Ему-то уже двадцать один, и он явно привез тебя в Париж не за ручки держаться.

– Сказал, что готов ждать, думаю, у него на меня далеко идущие планы.

– А у тебя на него?

– Сложно сказать, иногда кажется, что я его безумно люблю, а как подумаю об Алексе, так сердце начинает бешено колотиться. Вот, например, сегодняшний поход в «Мулен Руж», уверена, Алекс бы меня пригласил скорее в музей д’Орсе, – протяжно произнесла Ева, представляя себя вместе с Алексом у картины «Олимпия» Эдуарда Мане.

– Конечно, Ева, ведь Алекс – тот еще святоша, – проронила саркастично Лана.