Черная карболитовая трубка цокнула по массивной бриллиантовой сережке. Розовые нежные мочки, сдобная шея, затейливо подколотые волосы. Мадам Беззуб продолжала нести себя по-королевски все в том же четвертом Упрторге. Только теперь из хлебного места он превратился в законную ширму и запись в трудовой книжке. Ее основные доходы и зашкаливающе адреналиновое удовольствие хранились в секретных выездах и пухлых конвертах. Ночной аудит. Она была в те минуты всемогущей, всевластной. В наманикюренных пухлых пальчиках была судьба крупных игроков. И она выводила раз в месяц, по одному, из пожизненного ада с конфискацией – обратно, в сытую одесскую жизнь. Женщина-легенда, женщина-тень. При этом официальная работа позволяла ей, в отличие от цеховиков и аферистов, наслаждаться всеми благами, которые дают деньги и связи. Не закапывать бриллианты по дачным участкам, а носить на премьеру в Оперный. Сын – в МГИМО. Выше, круче – некуда. Любящий обеспеченный муж. И главное, уже почти готов тот самый дом на Чубаевке. Жизнь удалась.

– Ксения Ивановна? – Мужской голос был резкий, требовательный и с очевидным московским акцентом. – Из деканата беспокоят – тут у нас ЧП.

Ксеня похолодела:

– Что с Сашенькой?

– С ним? С ним все в порядке. В милицию забрали. А вот с сыном премьер-министра дружественного государства – не очень. Сотрясение мозга. Средней тяжести. Если бы ваш сын не был на хорошем счету, если бы не все его заслуги…

Ксеня уже поплыла. Она поняла: там какая-то беда. Крупная.

– С кем можно будет поговорить? Я сегодня вылетаю.

– Конечно, Ксения Ивановна. Завтра утром ждем вас в деканате.

– Его же не исключат? – выдохнула Ксеня.

– Вы, наверное, не понимаете – вопрос о тюремном сроке.

Трясущимися руками она нажала на рычаги. И набрала Панкова:

– Мне нужен билет в Москву. На ближайший рейс. Сегодня.

– Не паникуй. Если жив, мы все исправим, – ее Илья Степанович иногда был ясновидящим.

– Ты уже знаешь?

– Не знаю, но по твоему голосу все понятно. Жив?

– Жив-здоров.

– Тогда не дергайся. Это просто непредвиденные расходы. Коньяку выпей, пожалуйста. Прямо сейчас, и собирайся спокойно. Я через час буду.

Ксеня выдохнула и опустила трубку. Ей на голову надели тугой железный шлем, который продолжал сжиматься, чуть не ломая ей череп. Опять началось… Вот только гипертонического криза сейчас не хватало. Ксеня рванула дверцу письменного стола и вытащила початую бутылку армянского коньяка. Отхлебнула прямо из горлышка. Как там говорила покойная Гордеева? Пятьдесят грамм залпом, не закусывая. Или сто?

Не важно. Она откинулась на стуле и медленно сделала еще пару глотков. Наступающее радужное марево стало рассеиваться. Боль в голове – утихать.

Ксеня закрыла глаза и начала считать варианты. Международные конфликты она еще не гасила, но уже понимала, что стандартным подношением не обойтись. Открыла сейф, вытащила потертую папку с надписью «архив», развернула на середине и достала почтовый конверт с подарком. Подарок Панкову, который приготовила на годовщину свадьбы, отложенный отдельно от расходов на дом. Сын важнее. А подарок она придумает новый.

«Все для фронта, все для победы», – ухмыльнется она, сунет конверт в сумку и пойдет собираться в Москву.

– Чего Панков звонит? Что, ключи забыл? – Ксеня оторвалась от чемодана – она не знала, насколько задержится в Москве, поэтому машинально складывала несколько платьев, костюм, туфли и ботинки. Во всей обуви лежали деньги – несколько годовых зарплат преуспевающего инженера или старшего научного сотрудника. Ксюха уже все просчитала и немного успокоилась – она была готова остановить стройку дома, если потребуется. Сашка важнее дома, важнее мечты, важнее всего и всех в ее жизни.

Она оставила развороченный чемодан и открыла.

– Ванечка? Здравствуй. Что-то срочное?

Ванька Беззуб, ее «тренировочный» сыночек и любимый племянник, выглядел паскудно, несмотря на тщательно выбритое лицо. Да и запах мятных леденцов «Театральные» только оттенял тяжелый перегарный выхлоп.

– Теть Ксенечка, мне поговорить… пожалуйста.

Ксеня впустила, скривившись за Ванькиной спиной, – вот принесла нелегкая. Совсем не к месту. Она нежно любила Ваньку, но как человек, который с четырнадцати обеспечивает себя сам, искренне недоумевала, почему взрослый мужик такой неприкаянный.

– На кухню иди – у меня не прибрано в комнате. Чаю? Компота?

– Компота, – улыбнулся Ваня.

Ксеня выставила коробку шоколадных конфет, хрустальную розетку с печеньем, налила компот в тяжелый хрустальный фужер, праздничный. Она единственная из Ваниных знакомых и родни пользовалась парадной, дорогой посудой каждый день. И он с детства сокрушался, что у мамы Ани не так. Себе Ксеня налила коньяк.

– Тебе не предлагаю. Детей не спаиваю, – хмыкнула она, поймав удивленный Ванечкин взгляд. – Я так понимаю, разговор серьезный. Значит, храбрости и так хватит.

Ваня отхлебнул из стакана – богатый компот, клубничный. А клубника-то первая. На Привозе сто́ит, как домашняя курица.

– Теть Ксеня, ты же знаешь, что у меня лажа с работой. Помоги, а?

Ваня за пять лет в порту, без загранки, действительно выбрал самое неудачное время, чтобы попросить помощи.

Ксеня бросила взгляд в комнату – на открытый чемодан.

– Ванечка, а ты почему так долго ждал? Точнее – что ты пять лет делал?

– Ну, да, я ждал. Я старался там… пытался…

– Вань, пытался – это слово-импотент. Ненавижу все эти – «старался», «пытался», «пробовал». Это сразу лазейка, чтобы не делать. Что ты конкретно хочешь?

– Можешь мне с рейсом помочь?

– Прямо сейчас – нет. У меня вечером самолет в Москву. Срочная командировка. Месяц потерпит?

Ваня по-детски обиженно вздохнул.

Ксеня махнула рюмку.

– Ванечка, сыночка, тебе тридцать четыре. Ты же умный, ты же Беззуб. Неужели ты думаешь, что если бы была возможность тебя отправить, я бы раньше не помогла? Ну попал ты на карандаш. Закрыли пока загранку. Пока. А ты что делал? Бухал? В порту работал? И ничего там, кроме пары выговоров, не добыл? Ты наша кровь – я не брошу. Но сейчас, вот прямо сейчас не могу. Ищи работу на берегу. Считай – не будет загранки. Вон я дальше Москвы не ездила никуда, и что? Плохо живу?

Ксеня встала, подошла к раскрытому чемодану, куда пару раз смотрел Ванька – она перехватила его взгляд. Туда, где из ее ботиков торчала пачка червонцев.

Она достала и вытащила примерно треть. Повернулась к Ваньке, пересчитывая на ходу купюры.

– Тут пятьсот. Три зарплаты препода в твоей «вышке». Только не пробухай, а коньяк купи и пойди занеси в отдел кадров – куда надо. Когда начнут вздыхать и юлить, положи им конверт. Там минимум пару сотен. Минимум. Не жадничай. Найдут тебе местечко по профилю. Местное. Но хлебное. Снимай корону, Ванька, не до жиру сейчас.

Ксеня покосилась на золотые часики на запястье.

– Так, со своими без реверансов. Мне собираться надо. Пока, сыночка. – Ксеня чмокнула сидящего Ваньку в макушку и добавила: – И помойся хорошенько перед отделом кадров, а то безысходностью разит. Таких не любят.

Ванька, обиженно поджав губу, вертел в руках пачку денег.

– Ладно, спасибо. Я пошел. Я понимаю… Кто я тебе против Сашки твоего? Так… Приблуда, бедный родственник… Спасибо за помощь. Спасибо… Мам Ксеня…

Он помолчал, пожевал губами…

Мам Ксеня уже минимум час мозгами, сердцем и душой была в московском деканате.

– Что? – оглянулась она на Ваню.

– Ванечка, я в свои тридцать четыре мужу «Жигули» подарила. Баба. А ты чего разнылся? Не инвалид. И мама у тебя одна – Анна Ивановна. Не предавай ее. Не по-мужски это…

Вечером Ксения вместе с Панковым была в Москве. Встречал их тот самый однополчанин Панкова, Виктор Алексеевич, который помог с поступлением. В его «Жигулях» выяснилось главное.

В общаге МГИМО студент третьего курса международно-экономических отношений Александр Ильинский увидел на общей кухне эбонитово-черного Жозе Инасио, представителя угнетаемого ангольского народа, а точнее сына Жакоба Инасио – одного из восемнадцати основателей УНИТА, национального союза за полную независимость Анголы от Португалии.