– Гуттаперчевый мальчик, – затянувшись беломором, прокомментирует Женя. – Он дома тренируется?

– И дома тоже, – невозмутимо ответит Ксеня.

– Ксенечка, но это же порнография какая-то! Его за такое могут потом из института выгнать! – переживала Анька Беззуб.

– Аня, для порнографии надо, как минимум, двое, – вздохнула Ксеня. – Дай ребенку перебеситься и спокойно на следующий год уехать. Вон, лучше себя вспомни, что в юности творила.

– Ой, много ты, пшено, помнишь о моей юности! Да я б такое хотела, не исполнила бы!

– А чарльстон кто танцевал? – отозвалась Женя.

– Это не я! Честно, я – никогда! Вы что?! Я же партийная! Это вы меня с Лидкой спутали!

– Он не заиграется? – встревоженно спросит Панков, когда в три часа ночи скрипнет дверь и Сашка прокрадется по коридору в свою комнату после очередной работы. – Ты знаешь, что он уже играет в «Алых парусах»?

Самое популярное молодежное кафе открыли в октябре на Дерибасовской угол Екатерининской после капремонта и перестройки. Стеклянный фасад, ультрамодный интерьер от молодежной бригады одесского филиала Гипроторга обеспечили очереди на входе и самые богатые свадьбы Одессы по выходным.

– Отлично, – отозвалась Ксеня. – Не в привокзальном же ресторане ему работать.

– Шальные деньги для пацана. Но временные. Не всю же жизнь по кабакам «семь сорок» наяривать.

– Не волнуйся, – сонная Ксеня чмокнула мужа в плечо и прижалась покрепче. – У мальчика амбиции побольше наших. Слава богу, эта игрушка для него слишком простая…

Она хорошо знала своего сына. Уже через полгода Сашке надоест и работа в ресторанах, и ревнивая Мирочка.

Высшая мореходка – практически недосягаемая мечта всех одесских пацанов. И Толик Верба не был исключением. Его нищенское происхождение вместе с интернатом внезапно стало дополнительной половинкой балла при равных прочих. Любимый учитель Нашилов и тут применил свой железобетонный принцип «Система бьет класс».

– Изучи систему и действуй по правилам. Бей их – их же правилами, и выиграешь.

Толик послушался. Он знал список негласных и официальных дополнительных плюсов, которые учитывались при поступлении. Знал и по шажку его закрывал: два лета подряд он работал на заводе и из ученика стал токарем-универсалом пятого разряда; сиротство и воспитание в интернате добавляло еще преференций, вместе с третьим юношеским по боксу, и наконец – серебряная медаль. Медалистам железно добавляли полбалла на вступительных экзаменах.

Верба трезво оценивал свои возможности: капитаном не стать – слишком высокий конкурс на самый блатной факультет, а вот с его знаниями и специальностью поступить на «механика» есть все шансы.

Тося знал, какие документы нужно подать, какие вступительные экзамены и сколько человек на место на каждом факультете. А еще была медкомиссия. Насчет физподготовки он в себе не сомневался, со зрением проблем тоже не было – еще в школе на каждой проверке он видел ниже черты в сто процентов…

Лешка в спальне задрал штанины и показал носки. Пацаны присвистнули от восторга.

– Ты понимаешь, – отозвался Тосин сосед Серега, – если тебя в них заловят – то кирдык тебе.

– Та я ж токо вам показать. Я сниму, а когда на Майдан в субботу пойду, надену.

– Да тебя отметелят местные с Канавы на том Майдане – можешь даже не соваться.

Танцплощадка в парке Шевченко, или, по-местному Майдан, была культовым местом. Там помимо танцев собиралась по субботам фарца с пластинками, плакатами, сигаретами и даже в красных пижонских носках.

– Ну, когда носки там брал, не отметелили же.

Тося отбросил учебник и повернулся:

– А что, тебе не такие носки выдают?

– От ты тупой! – оскорбился Лешик. – Где б я такого цвета нашел?

– Так они ж коричневые, – удивленно буркнул Толик.

– В смысле – коричневые?

– А какие?

Пацаны замолчали и уставились на него.

– Та-ак, – Леша стянул носок, а потом вытащил коричневый из тумбочки и ткнул оба Тосе под нос:

– Они что, по-твоему, одинаковые?

Толик прищурился:

– Ну, оттенок немного разнится – эти светлее, эти темнее.

Кто-то хихикнул.

– Сейчас! – Серый рванул шухлядку тумбочки и вытащил красный карандаш.

– А карандаш какой?

– Ну такой, коричнево-зеленый.

– Да ты дальтоник! – присвистнул Леха. – Надо же! И ты раньше тоже так видел? А как же ты стенгазеты рисовал?

– Что – как? Да обычно, – огрызнулся Толик. – Что значит «дальтоник»?!

– Значит накрылась твоя «вышка» медным тазом. Как тебя возьмут? Ты ж право-лево не различишь.

Толик похолодел:

– Да отвалите от меня!

Тут даже великий Нашилов развел бы руками. Вся система вместе с правилами летела псу под хвост.

Тося Верба затянул потуже шнурки на ботинках. Если правила не работают – надо придумать новые, свои. А еще он хорошо помнил первый принцип Нашилова: любая цель достижима, если ее разбить на короткие этапы. Тося аккуратно обернул руку полотенцем из столовой и саданул по стеклу.

Утром в поликлинике медсестра долго и затейливо проклинала хулиганье, которое спаскудило окно:

– К нам-то зачем? Что тут брать? Вон даже спирт не тронули! Зато уперли три старые таблицы проверки зрения. Вот на кой они сдались, спрашивается?!

Очередь на медкомиссию и подачу документов в «вышку» была подлиннее, чем в Мавзолей. Врачи и медсестры на конвейере замученно тыкали указкой в пять букв и три цветных кружка и вызывали следующего. Предпоследним в кабинет зашел Анатолий Яковлевич Верба. Он без запинки назвал буквы и сказал, что может прочитать еще три строчки под красной чертой.

– Слышь, соколиный глаз, давай не выпендривайся, – огрызнулась медсестра. Она развернулась ко второй таблице: – Все не надо – только то, что покажу.

– Ну как хотите, – Тося пожал плечами, бодро назвал цвета и, подхватив листок с пометкой «здоров», вышел из кабинета. Ночью он аккуратно оборвет две картинки с пометками «красный» и «зеленый» из ворованной таблицы, а остальное сожжет в помойном ведре.

Его первый рейс кадетом – будущим офицером, стажером – окажется звездным. Шутка ли – из одесского интерната и сразу в Японию! Вот это чудо! Такого волшебства молдаванский босяк не видел никогда в жизни. Он потратит всю кадетскую валюту и привезет с первой плавпрактики диковинок и нарядную кофту для мамы. Из настоящего шелка.

– Ой, разорил! Господи прости! Идиота вырастила! – причитала Феня. – Как ты жить будешь, злыдня? Ни копейки не привез в дом, ни на продажу чего нужного. Посмотрите: на все деньги он накупил бархатных вымпелов японских островов и главное «чудо»! Что людям сказать? Как в глаза смотреть? Моряк называется! Балбесу уже восемнадцать, а он куклу припер, шо яйца крутит!

– Это не кукла! – На столе коммуналки стоял повар. Яркий, глянцевый, как леденец. Он вращал глазами и подбрасывал на сковородке яичницу. Тося тайком любовался этим техническим японским чудом на корабле, а по дороге в Одессу ни разу не достал, чтобы не украли. И вот удивительный японский повар качал головой и бедрами, а яичница, как намагниченная, приземлялась точно на свое место под бодрую мелодию и вопли матери:

– Игрушек он себе привез! Не наигрался! Срам какой!

Повар просвистел над ее головой и разлетелся цветными брызгами по комнате.

– Теперь довольна?

Феня от страха моментально замолчит. А Толик развернется и уйдет. На ближайшие полгода.

Сережка Верба был веселым, как первая Фенина любовь, Сенечка, только рыжим, как ее покойный отец. Хитрющий, конопатый, разбитной. Всегда на кураже. С детства как бесенок. Непутевый, но любимый. Вон повестка в армию пришла.

Серега, в отличие от Фени, плакать не стал, а обрадовался. А вместе с ним обрадовался местный участковый:

– Может, хоть армия из тебя, шалопая, человека сделает? А то с такими бешкетами точно загремишь.