Грешная утренняя любовь в начале наступившего воскресного дня, слившая воедино Натана и Фину, была сладкой, тягучей, душистой, словно мед, собранный на кистях робинии, которую в здешних краях варварски называли «белой акацией». Когда ж всё закончилось, они еще долго лежали недвижно и крепко обнявшись, словно боясь самой возможности в одиночку выйти навстречу миру, что за стеной их дома… Потом Фина вскочила. Напевая арию из любимой «Золушки» и почти не красясь, уехала в храм – за отпущением грехов по седьмой заповеди…

Натан же… Вы уж извините, но в воскресенье с утра он в костел не пошел, решив, что с него, как с правоверного христианского еврея, будет достаточно и субботней вечерней службы. Так что еще повалялся в постели, бездумно, ибо ни на чем более минуты мысли его не останавливались. Потом встал и оделся, попроще – без фрака, остерегаясь дружеских подначиваний Степана.

Однако на выходе из дома к Горлису заявился гость, правду сказать, неожиданный. Это был Люсьен де Шардоне, занимавший лучшую квартиру в его доме. Но зачем он мог прийти? Имея доходы прочные и стабильные, куафёр платил исправно, нередко – наперед. Неужели и он начнет говорить о снижении платы, как другие? Но нет, разговор получился даже более тревожным.

– Господин Горли! Рад вас видеть. И хочу обратиться с просьбой.

– Да, дорогой господин де Шардоне! Слушаю вас.

– Я слыхал, что у вас есть богатый опыт… способствования работе одесской полиции. Можете ли вы и мне помочь в одной истории?

– Ну… Видите ли… Да, бывает, что полиция обращается ко мне за помощью и я иду ей навстречу… в целях безопасности одесситов. Но такие, частные обращения – видимо, не ко мне.

На самом деле у Горлиса с Кочубеем бывали дела и по приватным делам. Однако говорить об этом посторонним не стоило.

– Я понимаю. Но мой запрос совершенно невинный. Притом не бесплатный. Вы, пожалуй, знаете историю о цыганке, пророчествовавшей мне беды?

– Да. Так совпало, что и я тогда был среди посетителей вашей «академии».

– Просьба проста. Не могли бы вы помочь мне найти ее?

Горлис задумался. Жизнь цыган Бессарабской области весьма далека от описанной в пушкинской поэме. Они находятся на положении крепостных, почти рабов – короны, монастырей, бояр, помещиков. Вышедшая в этом году многообещавшая Бессарабская хартия, увы, ничего в их печальном положении не изменила. Согласно ей, кстати, розыск крепостной без разрешения ее хозяина – в принципе незаконен. А значит, чреват встречным иском. Не говоря уж о том, что неизвестно, кому принадлежит эта цыганка. И последнее: искать лаéши, неоседлых цыган «на откупе» – занятие вообще, если и не бессмысленное, то весьма трудное… Но Люсьен выглядел таким растерянным и беззащитным, что Натан всё же спросил у него:

– Извините, а насколько важен сей вопрос? Может, та особа или ее близкие вам угрожали?

Похоже, нет… Но Шардоне не решался сказать об этом прямо, опасаясь, что тогда Горлису будет проще отказать.

Натан почувствовал, как он, уже собравшийся и одетый, начинает покрываться потом. Так, нужно либо раздеваться, либо уходить. Лучше бы второе.

– Дорогой де Шардоне, ныне мне нужно идти. Но, если позволите, я еще подумаю над вашим предложением, – и, обменявшись с Люсьеном прощальными кивками, вышел во двор.

Сначала Горлис заехал на базар за гостинцами для Кочубеевой семьи. Удивительно, но сегодня его вез Яшка-ямщик, тот самый, что десятилетие назад отвозил в тюрьму. По старой памяти Яшка помог сначала загрузить гостинцы в карету (уже не двуколку, как было когда-то), а по приезде выгрузил всё да еще и донес до самой хаты. По дороге Натан подумал, что как раз к Кочубеям будет удобно обратиться с просьбой Люсьена поискать цыганку. Кажется, отец Степана – Андрей, учился в старой молдавской столице Яссах (чуть ли не в Академии Домняска[23]). Так что у него должны быть хорошие связи среди молдаван, причем по обе стороны Прута (как их разделила Россия, отхватившая половину княжества).

Новый хутор Степана Кочубея и его семьи располагался совсем недалеко от старого, общего с сестрой Ярыной и братом Васылём. Женившись, Степан остепенился, но не растолстел, как многие. С шустрыми детьми-погодками быстро жирок растрясешь. Что до хозяйства, то он специализировался на тутовых червях, свежих в сезон овощах и фруктах (многие господа любят, когда только-только с сада-огорода). А также завел большой горластый курятник. Наследуя английской моде Воронцова, теперь многие потребляли яйца на завтрак. Да и куриный помет, не слишком жгучий, хорошо раскупался на удобрения. Васыль тоже женился, но дитё имел пока лишь одно. В хозяйстве же он занимался гужевыми работами. Сестра их Ярына уехала из Одессы под Херсон – вышла замуж за справного казака из бывшей Олешковской сечи с красивой евангельской фамилией Луки.

Хозяева радушно открыли двери, вновь пожурив, что Танеля опять пришел без своей голосистой суженой. Увидев же гостинцы, стали бідкатись, что же гость-столько-накупил-в-дом-когда-всё-есть-зря-только-гроші-тратил. И лишь дети без церемоний схватили пару сладких гостинцев и начали их есть, не слушая строгих замечаний, что до обеда нельзя. Детей назвали Мыколкой, в честь Степанова деда, и Улей, в честь Степановой тещи. Вот тут, пожалуй, нужно рассказать и о жене Степана – Надежде Покловской.

Степан звал ее только по-украински – Надійкою. Или же, когда бывал в настроении более патетическом – «моя Надія». Отношения их виделись трогательными, и смотреть на них было радостно. Взаимная любовь чувствовалась в каждом жесте, взгляде. А если случались прилюдные ссоры, то они были бурными и быстропроходящими, как майская гроза. Видимо, оттого не казались вполне серьезными. Так, просто некая смена сцен и декораций в жизненной пьесе, дабы не заскучать.

С приходом Надії к власти на кухне меню в этом доме несколько изменилось. Появился привкус лесных краев, западных губерний, откуда происходило семейство Покловских. Кочубей, конечно, периодически бунтовал, показывал, как правильно готовить хаджибейский борщ на тарани («От Ярина це вміла!») или казацкий кулеш. Надежда сильно не спорила, старалась перенять какие-то южные рецепты. Но праздники своей кухни не прекращала. Вот и сегодня было именно таке свято. Поэтому вместо борща – грибной суп, пахнущий, кажется, самим птичьим пением и стрекотаньем в деревьях (откуда Надія взяла грибы, бог весть – должно быть, отец привез из недавней инспекции). Ну а на все остальные ожидания отвечали – и достойно – плесканы, тонкие лепешки из гречишной муки, жаренные на масле до хрусткой корочки. А к ним подавалось пять татарских пиалок с разным покрытием для лепешек – мелко нарубленными смаженою куркою, печеною рибкою з цибулею да тремя видами варений.

Натан уплетал за обе щеки, нахваливая хозяйку, мол, откуда такая нашлась для его лучшего друга? На самом деле Натан в общих чертах знал, что отец Степановой жены, Сильвестр Романович, ранее работал по почтовой части. Однако история появления семейства Покловских в Одессе, рассказанная сегодня в развернутом виде, оказалось преинтересной.

Как-то граф Ланжерон на излете своей генерал-губернаторской карьеры и по дороге в Петербург сильно обозлился на нерадивого смотрителя пятой от Одессы почтовой станции. А прибыв в Петербург, он встретился с давним знакомым Варфоломеем Гижицким, бывшим в то время Волынским губернатором. На каком-то приеме Александр Федорович и Варфоломей Каэтанович разговорились. Ланжерон получил душевную просьбу передать приветы одесским Гижицким, детям недавно почившего Игнатия Ивановича. В свою очередь, чтобы позабавить гостя – под бургундское, – граф поделился свежей «почтовой» историей, выставив ее в смешном виде. Но Гижицкий в ответ не на шутку расхвастался, дескать, в его-то губернии станционные смотрители – один другого краше. Тогда Ланжерон заявил, что не станет передавать никаких приветов одесским Гижицким, ежели Варфоломей Каэтанович не поделится с ним станционным смотрителем. И не нужно отдавать лучшего, пусть даст хотя бы одного из лучших – так сказать, ха-ха, на расплод. Гижицкий же заявил, что шляхетский гонор полумер не приемлет – и он договорится о переезде к своему другу лучшего станционного смотрителя его губернии!