– Ну же, не кипятись. – Я продолжал пятиться, не отрывая глаз от надвигающейся туши. – Мы можем решить все без драки. Давай позовем ее…

– Она получила от меня сотню баксов, – прохрипел он с тихой яростью. – Я ждал этого восемь недель. Когда я просил ее принять меня, она соглашалась. Но стоило прийти, как чертова служанка говорила, что ее нет дома. Четыре раза она проделывала этот номер, и каждый раз я знал, что она наверху, смеется надо мной, глядя из окна. Но я хотел ее. Повелся, как дурак. Поднимал цену с каждым звонком. И когда я предложил сотню, она спустилась ко мне. Все было хорошо, пока не явился ты. Но ни ты, ни какая другая обезьяна теперь меня не остановит.

Меня затошнило. Я еще не до конца верил его словам, но знал, что в моем доме он не останется. Пусть убирается к черту.

Вытащив из бумажника сотню, я швырнул ее ему под ноги. Потом, подумав, добавил еще десятку.

– Пошел прочь, – велел я. – Вот твои деньги с процентами.

Он уставился на купюры и побледнел, издав тихий сдавленный звук, словно прочищая горло. Потом поднял голову, и я понял, что сейчас будет драка. Мне не хотелось драться, но, раз все так обернулось, я был готов. Он двинулся в мою сторону, вытянув длинные руки, словно хотел схватить меня. Недолго думая, я шагнул навстречу и врезал ему кулаком в лицо. Кольцо с печаткой, которое я носил на мизинце, оставило на его щеке глубокую ссадину. Хрюкнув, он качнулся назад, и я ударил его снова, на этот раз в переносицу. Он тяжело рухнул на четвереньки, я подскочил к нему и, тщательно прицелившись, лягнул в челюсть. Его голова запрокинулась, и он растянулся на ковре. Он и пальцем не успел ко мне притронуться, а драка уже закончилась.

Ева стояла в дверях, глядя на нас. Ее глаза расширились от удивления.

– Все в порядке, – улыбнулся я, дуя на костяшки пальцев. – Спи спокойно, сейчас его здесь не будет.

– Не стоило бить его ногой, – холодно заметила она.

– Верно. – Ее глаза вспыхнули гневом, и мне это понравилось. – Не следовало этого делать. Наверное, я сильно разозлился. Лучше уйди.

Она ушла, и я услышал, как закрылась дверь в спальню.

Барроу неуверенно сел и поднес руку к лицу. С пальцев на манжеты потекла кровь. Он тупо посмотрел на нее и дотронулся рукой до горла.

Я наблюдал за ним, присев на край стола.

– Отсюда до Большого Медвежьего озера две мили. Мимо дороги не промахнешься. Просто иди вниз по склону. Не доходя до озера, увидишь гостиницу. Там переночуешь. А теперь убирайся.

И тут он выкинул нечто неожиданное. Обхватил ладонями лицо и заплакал. И я понял, что он законченный трус.

– Вставай и выметайся, – произнес я с отвращением. – Меня от тебя тошнит.

Он поднялся и на нетвердых ногах двинулся к двери. Прикрывая рукой глаза, он хныкал, словно обиженный ребенок.

Я поднял сотню и десятку и сунул ему в нагрудный карман.

Он, как ни странно, поблагодарил. Позеленев, как купюры.

Я довел его до входной двери, сунул в руки сумку, стоявшую в прихожей, и выпихнул под дождь.

– Ты мне не нравишься, – сказал я. – Так что не попадайся мне больше на глаза.

Он спустился с крыльца, и его поглотили дождь, ветер и темнота.

Заперев дверь, я постоял в прихожей. Голову и грудь сдавило как тисками, и ужасно захотелось выпить. Но кое-что нужно было выяснить незамедлительно, а значит, с выпивкой придется повременить. Я прошел к спальне и рывком открыл дверь.

Ева стояла у туалетного столика, скрестив руки на груди. Ее взгляд был настороженным.

– Он ушел, – сообщил я, остановившись в дверях. – Я отдал ему сто долларов, которые ты была ему должна, и он даже сказал спасибо.

Выражение ее лица не изменилось, и она не проронила ни слова, лишь напряглась, как загнанный в угол зверь.

Я не сводил с нее глаз.

– Тебе его не жаль?

Ее губы презрительно скривились.

– С какой стати я буду жалеть мужчину?

После этих слов стало окончательно ясно, что она собой представляет. Не было смысла обманывать себя дальше. В общем, я и не думал, что Барроу лгал: история о сделке звучала вполне правдоподобно. Но я до последнего надеялся, что это ложь.

Значит, она была женщиной, которая принадлежит всем, кто платит. А ведь по ее виду и не скажешь. И она посмела игнорировать меня. Она – женщина, на которую в обществе смотрели как на парию, – имела смелость не обращать на меня внимания. Внезапно мне захотелось задеть ее как можно больнее.

– Он сказал, что заплатил тебе, – произнес я, входя в комнату и закрывая дверь. – А ты умеешь вводить в заблуждение. Знаешь, я бы никогда не подумал, что ты продажная женщина. Сотня долларов, верно? Ладно, пусть будет так, только не думай, что я дам больше. Не дам, потому что больше ты не стоишь.

Она не шевельнулась, и на ее лице не дрогнул ни один мускул. Только глаза стали темнее и побелели крылья носа. Опираясь на туалетный столик, она вертела белой изящной рукой тяжелую бронзовую пепельницу.

Я подошел к ней вплотную:

– И не надо так на меня смотреть. Я тебя не боюсь. Давай же, покажи, на что ты способна.

Но не успел я дотронуться до нее, как она крепко обхватила пепельницу и что есть силы ударила ею меня по голове.

Правда заключается в том, что большинство людей ведут двойную жизнь – явную и тайную. Общество, разумеется, может судить о характере человека лишь по открытой стороне его жизни. Если же он совершает ошибку и его скрытая жизнь предается огласке, о нем начинают судить по его тайным порокам и чаще всего клеймят позором и изгоняют из общества. Однако он остается тем же человеком, которому недавно рукоплескали. Да, он все тот же, но кое-что изменилось: его вывели на чистую воду.

Скорее всего, сейчас, из-за моей полной откровенности, вы считаете меня весьма неприятным типом. Вы, вероятно, даже решили, что я аморальное, бесчестное, тщеславное ничтожество. И это суждение вовсе не свидетельство вашей догадливости или проницательности, поскольку целиком зиждется на моей откровенности.

Если бы вы встретили меня в обществе, если бы стали моим другом, то нашли бы меня ничуть не хуже прочих ваших приятелей, поскольку я прилагал бы усилия, чтобы в вашей компании показать себя с наилучшей стороны.

Я бы не стал останавливаться на столь банальных вещах, если бы не хотел объяснить, почему Кэрол все же любила меня. Даже теперь я вспоминаю ее с глубокой нежностью. Она была человеком большой искренности и прямоты, и мне не хочется, чтобы о ней судили превратно только из-за ее чувств ко мне.

Кэрол была известна лишь та часть моей натуры, которую я позволял ей видеть. В конце наших отношений, когда обстоятельства вышли из-под контроля, она все-таки обнаружила мои пороки. Но до этого момента я дурачил ее так же успешно, как вы дурачите тех, кто вас любит.

Именно потому, что на сочувствие Кэрол всегда можно было рассчитывать, через два дня после знаменательной встречи с Евой я отправился в Голливуд, чтобы повидаться со старой подругой.

На сервисной станции в Сан-Бернардино привели в порядок мою машину. Как я выяснил, им пришлось ремонтировать и «паккард». На холмистой дороге к Большому Медвежьему озеру я встретил рабочих, разбиравших завал. Они почти расчистили дорогу, но у меня все же возникли некоторые трудности с проездом. Я был знаком с начальником бригады, так что он велел положить на землю доски, по которым рабочие почти перенесли «крайслер» через топкую грязь.

Я добрался до квартиры Кэрол на Сансет-Стрип около семи часов. Фрэнсис, ее горничная, сказала, что хозяйка только что вернулась из студии и переодевается.

– Входите же, мистер Торстон, – приветливо улыбнулась она. – Хозяйка выйдет через несколько минут.

Я прошел за ней в гостиную. Это была милая гостиная, современная, тихая, с мягким приглушенным светом, идеальным для отдыха. Я уселся на диван, дожидаясь, пока Фрэнсис принесет мне виски с содовой. Стоило мне появиться у них, и Фрэнсис начинала хлопотать вокруг меня. Кэрол однажды со смехом призналась, что девушка считает меня самым важным гостем.